С профессиональной привычкой ощупав взглядом, темные заборы — нигде никого, — Лебедев тихо вышел из калитки и повернул направо. До Николаевской слободы отсюда не больше часа ходу, значит, можно совсем не спешить. Туда есть две дороги. Идти все прямо этой тихой песчаной улицей до самого вокзала и пересечь железнодорожные пути между вокзалом и депо. Или выйти в центр и потом, все отклоняясь вправо, пробраться уже между депо и корпусами главных мастерских. Первый путь много короче, а второй — на переходе через железнодорожное полотно — безопаснее, там меньше риска наткнуться на дежурного жандарма.
В Красноярске он всего второй раз, никто его здесь не знает, документы в порядке. Буткин заверил, что в городе очень спокойно. Лебедев направился кратчайшим путем, сойдя с тротуара на песок, чтобы не так были слышны шаги.
Он отдохнул отлично. Бодрящий влажный воздух осенней ночи наполнял грудь хмельным весельем, и Лебедеву подумалось: «Эх, поплыть бы сейчас под тучами, над крышами домов, как было во сне! Или, прикинувшись пьяным, запеть свободно, во всю ширь русской души». Лебедев удивился этим вдруг возникшим мальчишеским желаниям — и не запел.
А радость и какая-то особенная душевная теплота все же не покидала его. Он спросил себя: «Отчего это?» Сразу припомнилась Васенка с кочережкой, пасмурно уставившаяся на тлеющие в плите сырые дрова; потом — прильнувшая к нему горячим, обессиленным тельцем. Ее худая, тонкая шея и голубые жилки на впалых висках. Ребенку уже восемь лет, а приподнять — пушинка, словно даже и косточки не весят у нее ничего. Лебедев немало видел таких ребят, хилых, подкошенных голодом и болезнями еще на заре своей жизни, знал, что именно они — будущее, что революция назревает и грянет во имя их жизни, их счастья. Васенка — радость? Нет, она лишь толчок, начало той ласковой, теплой мысли, которая за последнее время уже не раз посещала его.
Вчерашний разговор с Фаиной Егоровной придал этой мысли волнующую остроту. Полюбить… Но полюбить так, чтобы самому ночь светлым днем сделать, — как говорила Фаина Егоровна.
И в памяти Лебедева почему-то сразу возникла такая же предутренняя, чуткая тишина и серые, низкие тучи, готовые брызнуть дождем. Окраинные улицы Петербурга. Чугунно-черная Нева. И тонкий шпиль Петропавловской крепости, как пика, вонзившийся в небо… Потом целый вихрь дней и событий. А среди них, где-то на особицу, всегда Анюта…
Но ведь она невеста Алексея! Почему он опять подумал о ней?
Не замечая, Лебедев все ускорял шаги. Тут он остановился. Остановился, чтобы мысленно ответить себе. И в это короткое мгновение, не оборачиваясь даже, почувствовал, что в некотором отдалении кто-то идет позади него и тоже сейчас остановился. Лебедев двинулся, перейдя на мягкий, кошачий шаг, и тотчас услышал осторожную поступь крадущегося за ним человека. Кто он: ночной грабитель или шпик? Грабителю выжидать было бы нечего, место — глуше не сыскать. Бесспорно, это шпик, и, должно быть, опытный! Новичок вряд ли сумел бы так незаметно подстроиться к его шагу.
Лебедев весь внутренне собрался. Совсем иными глазами он увидел теперь тяжелое, пасмурное небо, которое рассвет вот-вот уже начнет отбеливать; и улицу, заполненную неверным, сыпучим песком, в котором неожиданно может подвернуться нога; и высокие, глухие заборы, через которые не перепрыгнешь.
Опасность шла по пятам сзади, опасность угрожала снизу, сверху и с боков. Лебедев слегка шевельнул плечами, точно проверяя — сумеет ли он при надобности стряхнуть с них шпика, и чуточку прибавил шаг.
Оглянуться назад, посмотреть? Но это значит — дать понять преследующему, что слежка открыта, и — хуже — показать себя и в лицо, если тот раньше не видел. Побежать? Мускулы у Лебедева так и заиграли. Но место незнакомое. Кто знает, какие неожиданности здесь могут оказаться? Особенно, если шпик пойдет на то, чтобы слежку прервать и захватить добычу в руки. Свисток — и набегут городовые, ночные сторожа, «ревнители спокойствия» из обывателей. Всякое может случиться, всякое нужно предвидеть. Нет, нет, самое лучшее и единственное — освободиться от шпика, не вызвав у того никаких подозрений. Не в борьбе, а на расстоянии стряхнуть его с плеч. Исчезнуть, не показав ему лица. И сделать это надо прежде, чем наступит рассвет.
«Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу», — всплыла в уме и зазвучала музыкой фраза из «Пиковой дамы». И Лебедеву опять стало весело. Еще не представляя, как именно, но он уже был уверен, что проведет этого неудачника-шпика. И с этого момента стал искать случая.
Он представился очень скоро. Улица концом уперлась в дощатый забор городского сада. Его можно было обойти с любой стороны. Справа — огромная базарная площадь, застроенная лавками и складами. Там шпику легче всего позвать себе на помощь. А сад с той стороны обнесен железной решетчатой оградой с острыми шпилями. Через нее даже в случае крайней опасности не перелезешь. Слева — тихая и глухая улица. Сад огорожен досками. В них есть проломы, сделанные мальчишками, — это Лебедев заметил еще днем, когда с вокзала шел к Фаине Егоровне. Нырнуть в такой пролом и потом притаиться в густом кустарнике будет нетрудно. Но здесь, как раз напротив забора, стоит, заливая все вокруг ярким светом, городская электрическая станция. Кто хочет скрыться, тому свет плохой помощник. Все это Лебедев успел подумать, пока делал последние несколько десятков шагов, оставшихся до конца улицы. Теперь надо было решать.
И Лебедев решил. Пока шпик будет идти до поворота налево — он ведь держится позади примерно в сотне шагов, — нужно успеть пересечь освещенное пространство и зайти за угол. А там кинуться в первый же пролом… Если шпик будет выдерживать прежнее расстояние и не погонится за ним в открытую — проделать все это времени хватит. Открытой погони быть и не должно — откуда, с чего шпику взять, что слежка разгадана? Ведь кроме той секундной остановки, когда Лебедев даже и не обернулся, он ничем, буквально ничем не выдал своей тревоги.
Вот и поворот налево… Слепящий свет электрических огней… А в двадцати саженях темный угол сада… Ну, шире шаг!.. Еще… Похрустывает под каблуками галька. В одну ударил носок сапога, и она покатилась, прочерчивая тонкую линию на слегка примоченном песке… Все!.. Угол позади, а вон чернеет и отверстие в заборе… Лебедев скользнул в него и осторожно выглянул в щель. Расчет оказался точным — шпик еще не появился из-за угла. Поймет он или не поймет, куда добыча от него ускользнула? Лебедев усмехнулся: конечно, поймет. Но на этом-то он и будет еще раз обманут!
Лебедев отступил немного вбок и лег на землю, прямо в бурьян, плотно припав к доскам забора. Сюда кто-то бросил разбитую бутылку, и Лебедев, впотьмах навалясь на нее, обрезал руку. Потекла кровь, теплая, липкая, возникла острая, саднящая боль. Прислушиваясь к сразу убыстрившимся шагам шпика, Лебедев вытащил из кармана платок и замотал им пальцы, зажав затем кисть руки в кулак, чтобы не сползала повязка.
Шпик уже у пролома. Без малейшего колебания одним плечом вперед протискивается в него. Решительный. И смелый. Не думает, что могут ударить его по голове. Так… А что он будет делать дальше? Остановился, вслушивается… Ступая на цыпочках, беззвучно, как тень, скрылся среди деревьев. И отлично. На этом и построен весь расчет.
«Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу…» Черт! А все же как сильно порезана рука: платок насквозь промок от крови, и боль усиливается.
Лебедев полежал еще немного, напряженно вглядываясь в чащу прямоствольных сосен, росших здесь беспорядочно и густо, как в диком бору. Тишина. Кто же кого теперь ловит, кто за кем следит?
Где-то левее и впереди слабо хрустнула ветка. Случайный звук или там крадется человек? Звук повторился. Нет, это не случайность. И Лебедеву ярко представилось, как от сосны к сосне, касаясь их стволов рукой, чтобы не потерять равновесия, на цыпочках перебегает шпик. От времени до времени, приставив к ушам ладони, он слушает, слушает. И тихо шепчет злые ругательства, ощупывая у бедра револьвер. Сад велик…