После лихого начала, которое меня просто обескуражило, мне стало казаться, что девчонка не читает, а декламирует. Последние два предложения она без запинки произнесла, оторвавшись от газетной строки и подняв очи горе.
— Стоять, — скомандовал я и ткнул пальцем в центр второй колонки. — А ну, здесь почитай!
В ход пошёл указательный палец, который то закрывал нужную строчку, то перескакивал через одну. Гелька мэкала, выдавливая из себя слоги, которые не хотели складываться в слова, пока это дело надоело и ей.
— Так нечестно, — сказала она. — Здесь буковки маленькие. А наизусть я ещё не успела выучить.
По совокупности предложений, которые чтица умудрилась «намэкать», я понял, что в заметке рассказывается о ленинградском объединении «Красногвардеец», которое, по идее, должно быть причастно к «оружию» для врачей. Есть, оказывается, в нашей стране и такое.
Нет, странный всё-таки выбор для девчонки дошкольницы. По мне, так была лахва транжирить своё время на скучную газетную хрень, когда под ногами полная сумка книг. Достала бы что-нибудь из школьной программы. Томик Гоголя, например. «Чуден Днепр при тихой погоде», «Знаете ли вы украинскую ночь», или это: «Какой русский не любит быстрой езды». Там буквы крупней и на будущее сгодится, когда на уроках литературы начнут задавать.
Все эти доводы я сконцентрировал в коротком вопросе:
— И охота тебе учить наизусть разную ерунду?
— И вовсе не ерунду! — подпрыгнула на заднице Гелька. — Тут про моего папу написано!
Про папу? Это другое дело! Я сунул свой нос через девчоночий локоть и несколько раз пробежался глазами по строчкам в поиске имён и фамилий. Таковых не было, ни в начале статьи, ни в конце. Походу, девчонку развели на святом. Как же теперь не разрушить её веру?
— Что, не нашёл? Эх ты, экзаменатор! — указательный палец с обгрызенным ногтем ткнулся в последний абзац. — Мама сказала, что здесь.
Матюкая себя за невнимательность, я послушно прочёл вслух:
— «Свои обязательства молодые рабочие „Красногвардейца“ выполнили с честью. Незаменимая при сложных хирургических операциях новая комплексная биохимическая установка для экспресс-анализа крови „БИАН-120“ удостоена медали ВДНХ. Завоевали медали и операционный микроскоп и новый, более совершенный аппарат „искусственное сердце и лёгкие“. Высокую оценку врачей получил „ЭЛКАР“ — электрокардиограф на 2, 4 и 6 дорожек. Люди в белых халатах получили в свои руки новое совершенное оружие».
На этом статья заканчивалась.
— Всё! — констатировал я, в душе матеря по матери женщину-скорохода.
— Как это всё? — опять возмутилась девчонка. — А рядом с фотографией папы разве ничего не написано?
Оба на! Как же я раньше не посмотрел⁈
Чёрно-белые газетные снимки, растиражированные способом офсетной печати, не отличались портретным сходством. Только зная конкретного человека, можно было сказать, он это, или не он.
Из тьмы, в которой угадывались очертания незнакомых приборов, проглядывали два светлых пятна: воротник белой рубашки да лицо Гелькиного отца. Типичный совок, технарь. В профиль высокий лоб, плотно сжатые губы, вздёрнутый нос с горбинкой. Выражение глаз скрывали очки. Умный зараза!
— Что ж ты молчишь? — Чудо в панаме дёрнуло меня за рукав.
— «На снимке инженер-конструктор комсомолец Сурен Синенко, принимавший участие в разработке новых приборов, награждённых медалями ВДНХ», — с расстановкой прочёл я и удивился вслух. — А почему Сурен? Он что, армянин?
— Это мой папа! — гордо сказала Гелька. — И никакой он не армянин. Его так назвали в честь Бакинского комиссара Сурена Григорьевича Осепяна…
— Оссподи, да что ж это мы такие худые⁈
Бабушка вклинилась в разговор, будто бы никуда со скамейки не отлучалась. Захлопотала, засуетилась над Гелькой, как квочка сзывающая цыплят. Я глазом моргнуть не успел, а та уже нырнула ей под крыло и с аппетитом наяривала бутерброд с колбасой.
— Чьи ж мы такие красивые?
— Мамина с папой.
— И как же твою маму зовут?
Сказать что контакт был налажен — значит, ничего не сказать. Такое впечатление, что он был всегда. Будь Гелька на моём месте, она бы точно заревновала. Это я понял по виноватому взгляду. Ведь среди множества детских табу, которые непринято нарушать, особняком стоит монополия на чужую любовь.