Рубль лежал на моих трикотажных штанах под букетом цветов. Настроение поднялось на порядок, но опять рухнуло вниз. Я нашёл в своём плане досадную неувязку. Если Гагарин к этому времени успел настрогать двух дочерей, его старшей сестре сейчас около сорока. Она давно уже замужем, носит другую фамилию. Впрочем, Гжатск — городишко меньше чем наш. Гагрины на виду, и о них знают всё.
Почему я был твёрдо уверен, что послание найдёт адресата? В традиции было тогда написание благодарственных писем накануне знаменательных дат. Они не терялись. Человеческое спасибо всегда попадало на страницы газет. Кстати, вчера в нашей «брехаловке»…
— Стоять! — осадил я себя. — Брехаловкой она станет после того, как ты начнёшь в ней работать. А сейчас это газета, которую редактирует тот самый Иван Кириллович, что будет учить тебя дурака, писать репортажи.
От аэропорта до дома рукой подать. Я нажимал на педали, где можно срезал углы и всё пытался предугадать, что сделает Зинаида Гагарина, прочтя мою анонимку. Скорее всего, не выбросит, не порвёт и обязательно выпишет для себя основные тэги: 27 марта, учебно-тренировочный МИГ-15, инструктор Серёгин. Выпишет, и вместе с письмом побежит к матери за светом. Анна Тимофеевна чуть старше моей бабушки. А у людей этого поколения и сердце вещун, и мудрости на троих. Не мне их учить, какие слова можно доверять телефону, а какие донести лично.
Ещё не доехав до островка, я издали углядел бабушкин белый платок и красную велосипедную раму. Ловко у неё получается. А вот на огороде с велоблоком не развернуться. Там слишком узкие грядки, а между ними, во всю длину, ряды культурного винограда: «рислинг», «воловье око», «дамские пальчики»… Столько сортов, что все не запомнишь. В моей голове они различались величиной ягод и степенью созревания.
Два самых ранних куста росли на углу у межи. Мимо них я бегал к колодцу, не забывая щипнуть и проверить на вкус самую крупную «бубочку». Одному из них будет суждено пережить меня. Уцелеть, когда мамка под корень вырубит весь виноград. Он будет упрямо тянуться к солнцу, лезть под лопату, пока я не плюну в сердцах и не скажу: «Да хрен с ним! Если так хочет — пускай живёт!» Взглянув на него, я часто потом вспоминал свою любимую фотографию. Там дед в серой рубашке и неизменной соломенной шляпе взвешивает в ладони огромную кисть. А рядышком бабушка в цветастом переднике. Стоит, теребит косу, застенчиво улыбается. Ещё молодые, красивые. И ей, и ему полста пять. Живая картинка. Жалко, что мамка сожгла.
— Иди! — окликает меня Елена Акимовна. — Там уже дед все глаза проглядел: «Где мой велосипед?»
Думал, скажет она про маки, что «дурак красному рад». Нет, промолчала.
Не успел поставить букет в банку со сколотым горлышком и налить свежей воды, Степан Александрович тут как тут:
— Поехали, Сашка, вдвоём. Глядишь, что-то подскажешь.
Вывел он велосипед за калитку, а тут я его и спрашиваю:
— Ты ж не забыл бидончик для керосина?
— Ох, чёрт его зна-ает…
Петро жил в турлучной хате, оббитой рельефной алебастровой плиткой, имитирующей кирпичную кладку. Во дворе ни единой травинки. Всё подбирала стайка прожорливых уток. От калитки до хозпостроек тянулась по-над землёй проволока-катанка. К ней за кольцо крепилась дебёлая цепь калибром на волкодава. Таскал её взад-вперёд тот самый приблудный щенок, что ещё на прошлой неделе охранял на смоле сторожку.
— Проходьте сюда! — крикнул хозяин из глубины двора. — Не бойтесь, собачка не тронет!
«Сарайчик» был по размеру сопоставим с хатой. Только чуть выше. Мощные стены выложены внахлёст железнодорожными шпалами и оббиты внутри листами фанеры. Венчала конструкцию железная крыша от списанного железнодорожного крана. Ну, «где работаем — то и имеем».
На фоне некрашеных стен, вибростол смотрелся игрушкой. Ростом чуть выше меня и рабочей площадкой меньше чем метр на два. Судя по швам, «лепил» его легендарный Сидорович, тот самый элеваторский сварщик, что «и по пьяному делу нигде не насрёт». А красил наверно Петро. Вызывающе яркой киноварью, кисточкой, от руки.