Послушно иду во двор. В этом времени я не хозяин, а безропотный исполнитель. По дороге глажу рукой родную калитку, которую разобрал и сжег в прошлом году. Берег до последнего, это ведь все, что осталось в память о детстве.
Бабушка за спиной конкретно наезжает на деда. Куда до нее паровозу!
- Тю на тебя! Куды ж ты поперся, старый дурак? У него же глаза залиты, а нет бы ножом ширнул?
- До черт его зна-ает!
Увидев меня, кот чухает на чердак, а куры, наоборот, бегут к загородке. Я им частенько траву приношу, всегда наливаю воду. У меня много обязанностей.
Скандал за спиной не утихает. Прихожу деду на помощь:
- Там дядя Ваня, что со смолы, про цемент говорил.
Бабушка поворачивается ко мне:
- Ой, горе ж ты луковое! Да кто ж тебя так? А если бы глаз вышиб?! Майку то всю изгваздал, а ну-ка сымай!
И не поймешь, кого ей сейчас жальче: то ли меня, то ли майку?
Дед у калитки вставляет свои пять копеек:
- Бьют меня, так я ж и добрый!
Вот такое оно прощание. Ни вздохов, ни слез, ни платочков. Кажется, эти люди живут, и собираются жить вечно. И я тоже впрягаюсь в эту реальность, хоть в душе понимаю, что она может оборваться прямо сейчас.
Бабушка толкает меня в шею, склоняет над рукомойником.
По позвоночнику льется струя теплой воды.
- И в кого ж ты такой неслухмянный? - в сердцах повторяет она.
Для нее нет мелочей, и порядок вещей незыблем. Если завтра придут девчонки из школы и скажут: «Ваш Саша сегодня был грязным», она всегда может ответить:
- Брешете, сучки! Я сама ему шею мыла!
Всегда поражался умению бабушки содержать в чистоте дом, двор, огород. Даже на кладбище возле ее памятника всегда образцовый порядок. Как будто выходит она по ночам из могилы цветы поливать и пропалывать сорняки. И ведь бываю там от Пасхи до Пасхи, раз в год. У деда, к примеру, часами муздыкаешься, а у нее? Вырвешь пару сурепок, листву подметешь и все.
- Ну, сбегай, воды принеси, - бабушка шлепает меня по спине мокрой ладонью, - да курям не забудь налить! А я пока хлеба нарежу, и накрою на стол. Деда дождемся, сядем снедать.
Хватаю ведра. А что ж тут не бегать? Огород у нас вона, какой громадный! И это не только потому, что я сейчас такой маленький. Нет забора, что делит его по меже. Вместо него дорожка, мощеная камнем. От кого загораживаться? В другой половине дома живут бабушка Паша с дедом Иваном. А это, как ни крути, родная сестра моей бабушки. Мчусь вдоль кустов винограда туда, где глядит в небо колодезный журавель. Ступни обнимают теплые камни, узнавая каждый на ощупь. Откидываю железную крышку. Пускаю солнечный свет туда, где бьют родники. С нижних колец свисает зеленая челка мха. Любуется, как песчинки танцуют на пузыре, рвущейся на волю, воды.
Ну, здравствуй! А я уж не чаял напиться твоей живительной влаги. Мои руки ничего не забыли. Отвожу ведро к дальнему краю, резким движением, врезаю его в глубину. Закольцованное пространство порождает глухое эхо. Мне кажется, этот колодец понимает, что его уже нет. Что он снова увидел мир только волей моего разума. А ведь когда-то с него начинался дом. Здесь в каждом замесе раствора есть и его частица. Кольца вырвали, а яму засыпали, когда мамка сошла с ума. Так приказали ей голоса. Я тогда в море ходил. И, приехав ее навестить, столкнулся с уже свершившимся фактом.
- Да что ж ты так долго? Ведро, что ли, упустил?
Кричу:
- Я сейчас!
Бегу, перебираю ногами. Чтобы ведра не цеплялись за камни, их приходится приподнимать. Гримасы возраста. Малому тяжело, а старому тяжко. Ну, попал! Что творится в моей голове?! Прошлое становится настоящим, а настоящее прошлым. Но, черт побери, как оно хорошо! Если это и есть смерть, поклон ей до самой земли. А если еще и успею пожрать...
Вот я в доме. Ставлю ведра на лавку, закрываю деревянными крышками. Дед уже за столом. Влажный седой чуб гладко зачесан. Левая нога согнута в колене и убрана под себя. На ней он сидит. Привык после ранения. Бабушка орудует уполовником. Разливает в тарелки свой знаменитый борщ. Когда на нашем краю кто-нибудь умирал, готовить поминальный обед приглашали только ее. Сегодня и мне доведется вспомнить его вкус.
- Сашка! - дед задорно поблескивает молодыми глазами. - Сбегай, сорви там перчину.
Там - значит, в конце огорода. Я помню. Это тоже когда-то было моей обязанностью.
Вылетаю из кухни. Стремглав бегу по дорожке. Не мною придуманы правила этого времени. Не мне их нарушать. Чего я сейчас больше всего боюсь, так это сфальшивить. На душу налип неприятный осадок. Пусть временно, но я занимаю чужое место.