— Вечерочек, видать, будет знатный, — улыбнулся в собственные рыжие усы Перепелкин. — Ах, Танюха, Танюха, — и со всех сил заработал лопашным веслом.
Прощай, солнцев золотой узор: ррраз и — вдребезги. И по вольной глади плавно-плавно черный скользит челн.
Ну и до чего сладок, до чего притягателен тот берег. Эх, жизнь, жизнь! Как хороша ты, когда молодо сердце и когда в сердце одно стремленье — к ней.
А в это время, по вчерашнему сговору, распорядком товарища Перепелкина, стали подходить к ограде сада мужики.
Один, другой, а вот и еще пяток, вот и куча. Х-ха. Даже удивительно, аккуратно до чего. Вот что значит приятная работа — своя — своя, — вот что значит — тысяча пудов яблок, и все антоны да титы, — ха-ха, мое почтенье.
Постучались в ограду сада. Караульный, похожий на древнего козла, вылез из землянки и впустил народ.
— Товарищ Перепелкин здесь?
Козел встряхнул белой с прозеленью бородой, облизнул вывернутые губы, прошамкал:
— Ушедши… Вот только что. Сейчас придет. Покушали яблочков и ушли. Гармонь при них… Лицом веселые были.
Мужики переглянулись:
— Что ж, ребята, обождем… Ежели сейчас придет…
— Ветрогон паршивый, — пробасил кузнец и ляпнулся в траву, точно дерево упало. За ним развалились на травке и крестьяне.
Товарищ Перепелкин открыл в Кузнецову избу дверь, обнял Таню и прямо в губы.
— Ах! — крикнула Таня. — Ей-богу, напужал до чего… И что это за привычка такая: как приходишь, сейчас же целовать. Жена я тебе, что ли?
— А Игнаха где, супруг?
— В город с утра укатил. Наверно, до полночи проканителится. А нет, так в городе и заночует, пьяница противный.
— В таком случае, Таня, пойдем ко мне, в сад. Вечер предвидится замечательный. Попьем чайку с медком, яблочков поедим. А можно и ухи… Караульный образцовых карасей наловил, такие элементы — страсть!
Таня улыбнулась, голубые глаза ее заблестели, но вдруг вздохнула и сказала:
— Нет, боюсь. Дознается хозяин, опять будет бить. Вот погляди-ка, — она сбросила кофточку и протянула вперед белые, как мрамор, в темных пятнах руки. — Синяк на синяке.
— Ах, мерзавец, — простонал товарищ Перепелкин и с нежным чувством перецеловал все синяки. — Разводись, дьявол его дери, разводись! Я на тебе женюсь.
— Нет уж, где уж… — сказала Таня и заплакала.
…И вот черный челн быстро режет воду. Солнце село, уснули камыши. Легким сумраком принакрылся сад, меж яблонями костерок дымит — это старый караульный готовит ужин.
Пленница сладких бабьих дум, перемешанных со страхом, как с солью игривый квас, — кузнечиха Таня сидела в лодке, и хмурясь и смеясь. Ей хотелось плакать. Ее красивое лицо горит огнем, льняная прядь волос выбилась из-под голубой повязки и щекочет щеку.
Не широка река и путь челна короток, но человеческая жизнь еще короче, и Таня думает: «А что мучиться с не милым кузнецом? Эх, если б Перепелкин не такой вертун был. Красив молодчик, да ветер в голове. Нет уж, где уж»…
Таня вздохнула, подняла голову. Взмах весла, еще, еще — и черный челн режет носом берег.
Идут вдвоем меж яблонь по тропе, он ласково обнял ее за тугое горячее плечо — под мышкой гармонь — и говорит:
— Ах ты, элемент лектрический. Мы здесь, как в раю, Адам и Ева, малосознательная такая басня есть. Вот антоны и титы, как бы те яблочки фруктовые в раю, которыми змей улещал Еву. А вот и вроде бога — старец.
Караульщик, как на дыбах козел, бежал навстречу, он взмахивал лохмами рукавов, тряс бородой, шипел, кряхтел, пыхтел:
— Чшш… Чтоб те… Язви тя… И где ты пропадал? Да еще с молодкой своей… Тьфу!
— А что? — улыбнулся Перепелкин и переложил гармонь.
— Чшш… Да ведь ты ж сам народ сбил яблоки сегодня снимать. Мужики со всего села пришли.
Картуз Перепелкина сначала полез сам собою на затылок, потом нахлобучился на самый нос.
— Боже милосердный, — воскликнул он и присвистнул чуть. — Вот скандал на всю губернию… Ах, дырявая моя башка.
— Да еще кралю свою приволок пошто-то, — боднул рогами козел.
Таня яблоней вросла в землю.
— Где ж народ? — прошептал Перепелкин.
— Спят… — прошамкал козел, — ругались-ругались, уснули. И кузнец здесь, Игнаха-то. В город было поехал, да колесо сломалось. Самогону нажрался… Почивает.
Горластая гармонь упала, и от ужасу взрявкала так сильно, что мужики под яблонями вскочили, почесались, продрали липкие глаза и — к Перепелкину.
— Лезь в солому! — скомандовал козел. И Татьяна вкрутилась веретеном под кучу соломы. Караульщик пал на карачки, похлопал, гигикая, как лесовик, бабью голую, выше чулка, ногу, нога проворно скрылась, дед закряхтел и еле встал: сразу пересекло в поясах.