Хридая Грантхи
Жить - это сжигать себя и, все-таки, не сгореть. Ф.Ницше
Вы когда-нибудь видели шторм в океане? Настоящий осенний шторм, когда лиловые тучи образуют гигантскую всепоглощающую воронку над буреющим, зеленеющим и чернеющим водным пространством. Вы когда-нибудь видели, как одиноко стоящий на уступе маяк, к которому бежит робкая, узкая каменная дорожка, пропадает в разбивающихся о его мшистые каменные стены вспененные волны. В шторм все кажется меньше и несущественнее, жизнь человека превращается в крохотную точку на карте всех жизней планеты Земля, и сознание твое расширяется до бешеных размеров, пытаясь влиться в ритм мощной, вездесущей стихии. Гайя откинул в сторону лопату, которой он уже минут пятнадцать подкидывал в топку дрова и вытер потный, покрытый плотным слоем сажи и пепла лоб тыльной стороной не менее грязной ладони. В мыслях его играла нежная и в то же время глубокая, как колодец, музыка Моцарта, и под нее изящные женские ножки вспархивали над сценой и снова опускались, но лишь для того, чтобы в очередной раз оторваться от земли. Ах, Кай, в твоих мыслях не должен витать образ столь одухотворенный, не наполненный духотой прибрежного знойного дня, матерными выкриками товарищей-матросов и запаха дешевого табака и не менее дешевой выпивки. Но образ ЕЕ поселился в его голове, как будто бы нарочно, и чтобы они ни делал, выкинуть эти нежные формы, эти плавные линии, этот робкий взгляд он не мог. Что за досада! Он даже не знал тех слов, которые бы всецело и полностью описали ее ангельский мир. Неграмотный матрос с корабля «Сан-Атлантик», он бывал в таких отдаленных местах, о каких человек истинно верующий вспоминал бы не то что со страхом, но с ужасом и чувством, будто побывал в самой преисподней. Гайя Кай вспоминал о них с улыбкой: перестрелки, рукопашные, шторма, разлагающиеся от проказы деревни, да что там, города! Он прошел через это все, и перед ликом его, в памяти его, четким фрагментом несобранной картины отразилось вечно серо-синее, сиреневое, голубое небо. Он был поглощен небом. Как и был поглощен ею. И сегодня, (как и три месяца до этого) он разбивал широкой лопатой гору угля, чтобы заработать необходимые сорок долларов на приличный костюм и билет на балет, в котором порхала его неземная богиня - прима-балерина Сан-Францисского Балета. Кай отмахнулся от назойливой мошкары, прилипавшей к потному, соленому телу. Бросив инструменты как есть, он вышел на воздух, и воздух казался ему свежим и чистым, хоть на улице и парило в 35 градусов по Цельсию. Получив свое дневное жалованье и положив его под стопку книг в крохотной комнатушке своей съемной квартиры на последнем этаже местной забегаловки, он со всех ног кинулся к береговой кромке, чтобы целиком и полностью погрузиться в бушующие океанские воды, которые смоют грязь и усталость и подарят тихую подбадривающую свободу. Океан... проваливался внутрь, он утаскивал за собой под землю, в мир духов, на другую сторону луны, да назовите, как хотите! Океан был владыкой мира - владыкой статным, беспощадным и бесстрастным. И мольбы о нем и мольбы ему, и хвалебные гимны -все было ему нипочем в бурлящей пене ледяных волн. Кай погрузился в него с головой, будто бы желал утонуть, но нет же, нет! Он горел каждый раз, попадая под толщу вод. О, небеса! Что за чувство неограниченной свободы жизни. Он не мог дышать под водой, но тело его будто бы обрастало прозрачными жабрами, через которые смуглая, обветрившаяся на палящем солнце кожа поглощала даруемый океаном живительный нектар, что зажигал кровь в его венах, будто бы не кровь то была, а начиненная порохом смесь. Вдох после долгого плавания под водой был похож на жизнь после смерти и прожитой жизни, новое рождение. А разбивающиеся о затылок волны напоминали о том, что эта жизнь скоротечна. Смотритель маяка только неодобрительно цокнул, сплевывая табак, когда на узкий уступ перед высокой, никогда не меркнущей одноглазой башней выплыл широкоплечий матрос в рабочих штанах и промокшей до нитки тельняшке. Кай только кинул ему лукавую улыбку и принял из сухих морщинистых рук кусочек заварного печенья. - Одолжите шкатулку? Обыденный вопрос для этих двоих. Смотритель не отрывается от своего неспешного выкуривания сигареты и только скашивает глаза в сторону невысокой дубовой двери. Небо настолько голубое, что шторм предвидеть может лишь опытный матерый взгляд. Кай втягивает воздух носом, раздувая ноздри. Пахнет бурей, и звезды уже не видны, а мерное покачивание волн напоминает о скорой грозе. Гроза над океаном - личный маленький рай для Кая. Гроза - это музыка, это гром, это целый оркестр ангельских звуков, которые никогда не заглушают тонкое, эфемерное перешептывание механизмов в шкатулке. Шаг, шаг, поворот, - пока можно было танцевать только под шуршащий мягкими волнами прибой. Вдох, выдох, вдох, ребра расширяются, впуская меж себя больше воздуха, грудная клетка вздымается, словно бы трепещущая перед землетрясением почва. Падение на холодные неотёсанные скалы, и ах! лицо освещает яркий луч прожектора с маяка. Ветер, летящий с востока, развевает чуть отросшие черные, как копоть волосы, духоту сменяет наполненный брызгами океана бриз. Вытянуться как струна, так тонко, чтобы каждая мышца тела натянулась и сплелась с другой, и снова упасть, небритой щекой касаясь мертвенно холодного камня. Брызги, опоясывающие утес, на котором стоит маяк. Напряженная спина выгибается под прикосновением океанской пены к разгорячённой коже. Шкатулка гармонирует с музыкой природы, замедляя все более и более нарастающий темп шторма. Первая крупная волна бьется о скалу, а чувство, будто бы она бьет меж лопаток, резко сводя их вместе и раскрывая сердечную чакру так, что свет из нее, вырвавшийся на свободу, сияет ярче маячного. В Индии ее зовут Хридая Грандхи- сердечный узел, сердце, место, где сокрыты любовь, сострадание и страсть. Место, где разгорается вечный огонь вечной души в недрах крошечного человеческого тельца. Прыжок назад, вздымая к небу вытянутые ввысь стопы. Стопами он ловит капли моря, губами - капли дождя. Тело охватывает приятная легкая дрожь, похожая на экстаз. Проносящиеся мимо его тела чайки еле слышно кричат «Кай. Кай». А лиловое небо приобретает бурый оттенок, и в погружающемся в ночь океане разрывается первая бронзовая молния. Треск наполняет его уши и проникает глубоко внутрь барабанных перепонок, врезается в голову, раскосые черные глаза открываются сами собой и внимательный, чуткий взгляд сканирует освобождающуюся от оков стихию. Кай готов поклясться, что вкус соленого океана - лучший в его жизни. Проведя в океане всю свою сознательную жизнь и переступив черту в двадцать лет, он будто бы слился с этой гигантской птицей морей. Матросы на корабле всегда поражались феноменальной гибкости паренька. Гайя никто не учил танцевать, это было врожденное, а может приобретенное, с морем. Шкатулка служила лишь жалким подспорьем, музыка всегда лилась внутри него. Однажды, танцуя на каком-то местном фестивале в порту Цейлона, Кай был пойман пожилым жилистым индусом. Внимательно смотря ему в глаза, мужчина ткнул узловатым пальцем в грудь Кая и несколько раз повторил: «Хрдая Грантхи». На удивленный взгляд юнца старик только захохотал, похлопал того по плечу и скрылся в толпе. С тех пор каждый свой танец Кай мысленно называл Хридая Грантхи, ни на грамм не понимая, что несет в себе слово на иностранном языке, вернее даже не танец, а состояние в танце. Похожее на страсть, похожее на финальный аккорд слияния. Сколько раз человек можно прокрутиться вокруг своей оси в растоптанных моряцких ботах? Прокрутиться изящно, расширив грудную клетку и взметнув руки, покрытые грубыми мозолями и ожогами, к небу. Гром упал не землю, расшибившись о буйную изумрудную поверхность волн. С ним упал и Кай, снова, он чувствовал корни, идущие от земли и чувствовал крылья, уносящиеся в небеса, он знал, что он - человек - существо удерживаемые корнями на земле и крыльями стремящееся в небеса. Иногда с его красиво очерченных пухлых губ срывались стоны - это его внутренняя музыка вырывалась наружу, оплетаемая грозовыми облаками, разрядами молний и проливным дождем шторма на океане побережья Сан-Франциско. Сигнальные огни на маяке едва было различить из-за налетевшего тумана и многометровых волн, разбивающихся о стены маяка. Стянув с себя мокрую одежду и завернувшись в щедро предложенный угрюмым смотрителем плед, Кай мирно попивал теплый чай с малиной (за который он исправно оставлял двадцать центов), и музицировал пальцами по дубовому столу под звук расщепляющихся волн. - Вы не верите в меня, - без доли печали констатировал факт матрос, грея тонкие, местами шрамированные, мозолистые пальцы о толстое стекло стакана с чаем. - Я реалист, - все также угрюмо отозвался смотритель, - тебе отказали уже во всех возможных балетных труппах. Каю нечего было возразить, поэтому оставшийся чай они допивали в тишине, если ночной шторм можно было считать тишиной. С Бэллой Кай познакомился четыре года назад, на премьере «Лебединого Озера», куда попал вместе со своим единственным обеспеченным другом, которого удачно спас от ограбления в темном переулке. Миниатюрная русоволосая американка финского происхождения с очаровывающей улыбкой и тонкой сеткой шрамов на коленях. Бэлла попала в автокатастрофу,