Сконфуженный генерал не находит слов к возражению и чтобы поскорее отделаться от этого, спешит к выходу. Но проходя мимо свечного ящика, обращается к монаху-записчику с вопросом:
— Что это у вас за старик? Из больших чинов?
— Какое там… Нет. Это наш инок… Юродивый о. Паисий…
— Что же он такое бормочет? Пьян, что ли?
— О нет. Это человек, посвятивший себя Богу, обрекший плоть свою на нужды и лишения. Словом, подвижник-монах, стяжавший себе от Бога дар прозорливости…
— Монах? Да как же он говорит, что он — генерал-лейтенант… Имеет жену и двух сыновей…
— А вы, ваше превосходительство, генерал-лейтенант?
— Да, генерал-лейтенант.
— И вероятно женаты?
— Женат. Имею жену и двух сыновей.
— О, в таком случае блаж. Паисий ваше семейное положение и отгадал. Он, видите ли, всегда так… Когда захочет разоблачить мысли и поступки людей, всегда прозорливость свою скрывает, переводя все как бы на себя самого. Поэтому и понять его бывает трудно.
— Ага, — многозначительно протянул генерал. — А есть у вас какой-нибудь монах Осия?
— Да, есть. Это духовник Дальних пещер. Человек строгой жизни и большого духовного опыта.
Генерал глубоко призадумался. Пробудившаяся совесть, как потревоженная змея, проснулась и искала выхода. Она грызла его, точила в самое сердце, искала выхода наружу, но клапан упорных сомнений удерживал ее внезапное пробуждение. Наконец, генерал одумался:
— Поищите его. Найдите мне этого старца, — глухо сказал он.
Но о. Паисия и след простыл. С помутившимся взором вышел атеист-генерал из церкви и отправился в Дальние пещеры, чтобы разыскать там старца Осию. Вдохновленный разумной беседой этого духовника, очистив свое неверие исповедью, глубоким раскаянием и молитвой, генерал, отвергавший во всю жизнь свою существование Бога, уехал домой новым, верующим человеком, с обновленной душой и святыми чувствами.
И часто после того, не имея возможности бывать в Лавре, присылал на имя своего духовника деньги для передачи блаженному Паисию, а старец Паисий, получивши эти деньги от о. Осии, раздавал беднякам, строго наказывая им молиться за спасение души щедрого жертвователя генерала Р.
Так благоизволил Бог буйством проповеди спасти верующих (1 Кор. 1, 18–21).
VI
Общая черта жизни Христа ради юродивых, — желание послужить спасению ближних. В житии блаженного Максима и других сказано, что они «самих себя отдали на спасение людей». То же самое видим и в жизни блаженного инока Паисия. Не в пустыню или другие, свободные от мирской суеты места удалился он для спасения своей души, а избрал местом своих постоянных подвигов многолюдный Киев. Киев — эту колыбель святой Руси, в которую для поклонения отечественным святыням стекается масса народу. Киев — в котором изобилуют и преступления, и безверие. Но любовь старца Паисия ко всем одинакова. Были моменты, когда он готов был обнять любовью и радостью весь мир. И тогда, поистине, он был самым ревностным исполнителем высочайшего закона человеколюбия: Больше сия любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15,13). Но все эти добрые дела о. Паисий прикрывал юродством.
Днем он скитался по городу, но не опускал и служб церковных. Для него храм Божий сделался как бы центральным местом в великом служении ближнему. Особенно любил он молиться в Великой лаврской церкви.
Здесь он не стоял без дела, но переходя с места на место и повторяя про себя читаемое или поемое в церкви, одних изобличал в нерадивом стоянии в храме Божием, других побуждал к молитве, третьих вразумлял словом, а иногда грозил и палкой. Иногда же, с криком: «Эх ты, нечистая, пришла уже братию соблазнять!» — гонялся с палкой около стен за невидимыми духами и, как бы показывая вид, что выгоняет их на двор, сердито затворял церковную дверь. Изредка становился он и на солее и, принимая от народа свечи, ставил их перед образами с обычными причудами юродства. Иногда же становился где-либо в укромном месте около стены и с юношеским проворством и гибкостью принимался бить бесчисленные поклоны. Причем совершал это весьма оригинально: опускаясь, например, на пол, он сильно отталкивался от стены плечами, а поднимаясь с колен, со всего размаху ударялся спиной о стену, так что многие из стоящих рядом, не перенося подобного приема самобичевания, отворачивались и уходили в сторону. Но блаж. Паисий, заметив это брезгливое неудовольствие и как бы желая напомнить им о ежеминутно возможной для человека смерти, складывал на грудь руки, закрывал глаза, как мертвец, и со всего размаху опрокидывался навзничь, так что нередко из ударившейся о пол головы его сочилась кровь, а сам он лежал без памяти, не шевелясь. Испуганные богомольцы, предполагая, что с ним случился припадок или внезапная смерть, целой толпой кидались к нему на помощь. Но едва только они прикасались к нему, он мгновенно вскакивал на ноги и энергично протискиваясь сквозь толпу, выбегал на двор или же переходил в другое укромное место в храме.