«Приходит однажды о. Паисий ко мне на квартиру, — так рассказывает проживающий в Киеве племянник о. Паисия А. Г. Яроцкий. — Это было в 1865 году, когда я холостым был еще. Приходит и говорит, что «обносился, одеться не во что. И в доказательство своих слов отвернул полы свитки. Глянул я и ужаснулся: на дяде не было ни рубахи, ни кальсон. Поспешно вынул я из комода две пары новенького белья и с сочувствием передаю ему. Потом я немедленно ушел из дому по делам. Вижу и о. Паисий за мной идет. «Ах, дядя, нам неудобно идти вместе. Мне стыдно с вами. Вы, как нищий какой». — «Ничего, ничего, душечко, — отвечает о. Паисий, — полюби нас черненькими, а беленькими всякий полюбит». Делать нечего, — вышли вместе. Прошли улицу, другую. Встречается по дороге нищий. О. Паисий к нему: «На сорочечку». Прошли еще улицу, — встречается другой: «На кальсончики». — «Э, дядя, — говорю, — зачем же вы так? Если бы знал, не дарил бы вам. Ведь все равно нищий пропьет». — «Не горюй, душечко, не горюй, — у меня еще парочка есть». Но едва промолвил он это, глядь, — третий бедняк навстречу идет. Увидев, что я с о. Паисием иду, он подумал, что нищелюбец какой, да прямо ко мне: «Дайте, барин, копеечку». А о. Паисий, не говоря ни слова, вынимает последнюю пару, да и сует бедняку за пазуху. «Нельзя так, дядя! Постойте! Что вы?!» — кричу я. А о. Паисий мне в ответ: «От хлеба твоего даждь алчущему, и от одеяний твоих — нагим». И пошел от меня другой дорогой».
Предвидя надвигающееся на человека несчастье, блаж. Паисий всегда старался прийти к нему на помощь, заблаговременно натолкнуть его на мысль, или в случае беды незаметно оказать поддержку. В многочисленных церквах Киева весной, когда бывает большой наплыв богомольцев, случаются частые карманные кражи. Несмотря на особенную бдительность полиции и на меры, предпринимаемые со стороны монастырского начальства, требуется большое к себе внимание, чтобы в момент выхода из церкви и происходящей тут давки, уберечься от непрошенной руки ловких карманщиков. Таких случайных жертв ловкой воровской проделки блаж. Паисий всегда предупреждал притчами.
Выходит из Великой Лаврской церкви игуменья N-ского монастыря в сопровождении своей келейницы. Встречает их о. Паисий и подает послушнице 20 копеек.
— Отдай, душко, своей матушке. На обед пригодится.
Келейница исполняет поручение, но мать игуменья укоряет ее за своеволие:
— Сдурела, что ли? Зачем от нищего берешь? Не брать, а подавать мы должны.
— Матушка, да он насильно мне навязался.
— Выдумаешь, тоже… Насильно… Отдай ему сейчас взамен 20–50 копеек. Пусть Господу Богу помолится.
Сунулась щедролюбивая матушка в карман, да во весь голос и ахнула. Воры не только денежки вынули, но и карманы целиком вырезали. Волей-неволей пришлось на дорогу у о. наместника Лавры занимать. А 20 копеек действительно на обед пригодились.
То же самое и в другой раз было. Вынули у старенького мужичка кошелек с деньгами. А ехать до дому далеко было: в самую Томскую губернию. Стал старик по Лавре ходить, да у добрых людей на дорогу вымаливать. Собрал необходимую сумму, а 15 копеек не достает. У многих он монетку эту выпрашивал, но тщетно: никто не дал. Глядь, навстречу оборванный старик идет и что-то в тряпочку заворачивает. Поравнялся и сует ему в руку:
— На, душко… Изволь… Как раз на дорогу тебе достанет.
Развернул мужичок сверточек, видит 15 копеек лежит. «Кто это такой, что нужду мою так чудесно узнал?» Стал он людей о том расспрашивать. Тут ему и поведали, какой это великий раб Божий на помощь ему явился.
Но не всегда блаж. Паисий был таков. Когда являлась потребность решительным словом образумить человека или жестоким, остающимся в памяти на всю жизнь обличением искоренить в душе беззаконника зародившийся грех, — тогда он принимал на себя строгий вид, казался исступленным, мрачным, суровым или вовсе лишенным смысла и рассудка.
Проходит однажды женщина через св. ворота Лавры. На руках ее покоится ребенок. О. Паисий к ней:
— Ты кого несешь? Ребенка? Бесенка? Дьяволенка? Давай его сюда! Бей о кирпичи, об стену, о камень… Бей!
И выхватив младенца из рук обезумевшей матери, замахивается и грозит разбить его на смерть. Прохожие насильно отнимают младенца и возвращают в руки матери. Оказалось, что ребенок прижит без венца, во грехе. И блаженный, предвидя его будущую жизнь, захотел показать его злую судьбу. Ибо, спустя 18 лет, эта же мать многим в Лавре с плачем рассказывала, что ее сын, которого так отличил блаженный старец в младенчестве, не был для нее утехой в старости, а сделался злодеем и попал в тюрьму.
Приходит блаженный к духовнику Дальних пещер иеросхимонаху Вассиану и приветствует: