Поп остановился на минуту, чтобы перевести дыхание; его молчанием воспользовался учитель, и кадык у него заходил вверх-вниз.
— В старину это называли таинством, — сказал он, — начиналось оно в воскресенье перед пасхой в церкви и кончалось Христовым воскрешением в страстную субботу, в полночь, в саду. У язычников были театры и цирки, а у христиан — таинства…
Но поп Григорис прервал его:
— Хорошо, хорошо, все это мы знаем, учитель, дай мне закончить! Слово становится плотью, мы это видим собственными глазами, когда приобщаемся к Христовым мукам. Из всех соседних сел собираются паломники и разбивают свои палатки вокруг церкви, плачут и бьют себя в грудь в течение всей страстной недели, потом начинается веселье и танцы с пением; «Христос воскрес!» Много чудес творится в эти дни, вы их помните, братья старосты, многие грешники начинают плакать и раскаиваться, некоторые богачи вспоминают, какие грехи совершили они для того, чтобы разбогатеть, и приносят в дар церкви виноградник или участок своей земли, чтобы спасти душу! Ты слышишь, дед Ладас?
— Говори, говори, отче, да не намекай, — ответил рассерженный Ладас. — На меня намеки не действуют, знай это!
— Значит, собрались мы сегодня для того, чтобы о божьей помощью выбрать односельчан, которым доверим это святое таинство. Говорите откровенно, пусть каждый выскажет свое мнение. Архонт, ты первый староста, ты и первый говори, а мы послушаем.
— Иуда у нас есть! — вскочил капитан. — Лучше Панайотароса Гипсоеда, мы никого не найдем! Человек он дикий, рябой, сильный, настоящий орангутанг; одного такого я видел в Одессе. И самое главное, у него борода и волосы как раз такие, какие нужны: рыжие, как у черта!
— Не твоя очередь, капитан, — сказал поп строго. — Не торопись, уважь других. Ну, так как же, мой архонт?
— Что же тебе сказать, отче, — ответил первый староста. — Я хочу только одного: пусть мой сын, Михелис, изображает Христа.
— Не пойдет, — грубо прервал его поп, — твой сын богат и очень уж толст, слишком хорошо ему живется, я Христос был беден и тощ. Не подходит он, уж ты меня извини! Да и вообще, годится ли Михелис для такого трудного дела? Его кнутом исхлещут, наденут ему на голову терновый венец, поднимут на крест — Михелис этого не выдержит! Хочешь, чтобы он захворал?
— А самое главное, — снова вскочил капитан, — Христос был белокур, а у Михелиса шевелюра и усы черны как смоль!
— Магдалина у нас есть, — вмешался Ладас, хихикая, — вдова Катерина. Все у грешницы налицо: она и распутница, и красивая, да и волосы у нее белокурые и длинные, до самых колеи. Я видел однажды, как она причесывались на дворе, — тьфу, будь она проклята! Эта девка и митрополита в искушение введет!
Капитан открыл было рот, чтобы снова брякнуть какую-то грубость, но поп строго посмотрел на него, и безбородый прикусил язык.
— Плохих мы находим легко, — сказал поп. — Иуду, Магдалину, а хороших? То-то оно и есть! Мне кажется, нужно сделать скидку. Где же мы найдем — согрешил я, господи, — человека, который был бы похож на Христа? Хотя бы приблизительно, хотя бы только телом своим? Много дней и недель я думаю об этом, много ночей не сплю. И как будто бог сжалился надо мной — я нашел.
— Кого же? — спросил недоверчиво старый барин. — Говори, мы послушаем.
— С твоего разрешения, архонт мой, нашел я его среди твоих людей; этого человека и ты любишь. Пастух твой, Манольос! Он спокойный, разговорчивый, грамотный — как-никак бывший монастырский служка. У него и глаза голубые, и борода негустая, цвета меда. Таким рисуют Христа! К тому же верующий; каждое воскресенье спускается с горы, чтобы послушать обедню — и, сколько раз он ни причащался, я всегда отпускал ему грехи, ибо никаких недостатков у него не находил.
— Он какой-то неземной, — пропищал старик Ладас. — Ему являются видения!