Старик Патриархеас? Форменный кабан, сплошное брюхо с головы до пят; кажется, что даже в голове у него кишки. Если уложить с одной стороны все то, что он сожрал за свою жизнь, а с другой стороны все то, что он навалил ртом или задом, поднимутся две огромные зловонные горы. Вот так и явится послезавтра перед богом с двумя горами — справа и слева.
А Хаджи-Николис, учитель? Несчастный, бедный, уродливый, трусливый, в очках, а воображает, что он — Александр Македонский. А сам только на словах герой и набивает головы детей всякой книжной чепухой. Что же от него и ожидать? Учитель!
Дед Ладас? Скряга, бессовестный и жалкий, сидит над своими бочками, наполненными вином, над кувшинами с оливковым маслом, над мешками с мукой — и подыхает с голоду. Это он однажды вечером сказал жене, когда к ним пришли гости: „Жена, зажарь одно яичко, ужинать будут семь человек“. Живет он в голоде, в жажде, оборванный и босой. И зачем он только живет? Чтобы при своем богатстве подохнуть! Пропади он пропадом!
А если спросить обо мне? По моей милости плачут веревка и палка; меня можно касаться только щипцами, а то запачкаешься! Сколько я съел, выпил, сколько воровал, сколько убивал, сколько изменял в своей жизни! Когда все это я успел? Да, слава моим рукам, моим ногам, моему рту, брюху моему; хорошо они поработали, да будут они благословенны!»
Так разговаривал капитан Фуртунас сам с собою, стуча палкой по камням и спускаясь вниз. Фуражку свою он держал в руке и обмахивался ею, потому что ему было жарко. Остановившись перед конаком аги, он плюнул: так он обычно изливал свою злость, — будто оплевывал всю Турцию, будто поднимал маленькое знамя свободы и на миг становился свободным.
Плюнув и тем излив свою злость, он постучал в дверь; при мысли об обеде у него потекли слюнки: хорошо он поест, хорошо выпьет; ага отличный человек, щедрый. Опять они туго повяжут головы полотенцами и будут пить раки большими стаканами.
Раздался стук деревянных башмаков, во дворе послышались чьи-то быстрые шаги, и дверь открылась. Старая служанка аги, горбатая Марфа, приветствовала капитана.
— Если веруешь в Христа, капитан, — сказала она ему, — не напивайтесь опять, нет сил больше терпеть, нет сил!
Капитан ухмыльнулся и ласково похлопал ее по горбу.
— Хорошо, Марфа, не напьемся, а если напьемся, то не будем блевать, а начнет тошнить, принесешь нам таз, чтобы мы не запачкали комнату. Даю тебе слово.
И с независимым видом он переступил порог.
ГЛАВА II
Под вечер три избранных апостола вместе с Манольосом отправились к озеру Войдомата, расположенному неподалеку от села, чтобы погулять и поговорить. Они искали уединения, благотворной тишины, чтобы спокойно побеседовать, ибо чувствовали приятную усталость и таинственный трепет во всем теле, словно после причастия.
Дождь прекратился, блестели деревья и камни, пахло сырой землей, и где-то уже насмешливо и радостно куковала кукушка. Солнце, как бы приберегая свою силу, ласково гладило землю теплой рукой, дождевые капли еще играли на листьях, мир улыбался и плакал в нежном, омытом дождем воздухе.
Некоторое время четверо товарищей шли молча, пробираясь по мокрым садовым тропинкам. Мушмула уже зацвела, лимонные цветы ярко выделялись на фоне темно-зеленой листвы. Христос еще не воскрес, но вся земля, играющая яркими красками после дождя, благоухала, словно плащаница. Веял теплый ветерок, деревья слегка покачивались, распустились даже самые невзрачные ветки.
Костандис первым прервал молчание.
— Тяжелое бремя возложил на наши плечи поп, — сказал он тихим голосом. — Пусть господь поможет нам нести эту тяжесть. В прошлый раз, помните, Христа изображал дядя Хараламбис, хороший хозяин и добрый глава семейства; но он так старался идти по стопам Христа, так весь год трудился, чтобы стать достойным креста, что под конец рехнулся: в первый же день пасхи надел терновый венец, поднял на свои плечи крест, оставил все, пошел в монастырь святого Георгия Сумеласа в Трапезунде и там постригся в монахи. Распалась его семья, умерла жена, а дети бродят по деревням и попрошайничают. Манольос, ты помнишь дядю Хараламбиса?
Но Манольос молчал. Слушая Костандиса, он весь ушел в свои мысли; комок подступил к горлу, и он не мог говорить. То, чего с самого детства он желал, то, о чем мечтал столько ночей, сидя на коленях у старика Манасиса и слушая жития святых и рассказы об их чудесах, — все это теперь бог ему посылал. Хотелось ему пойти по следам святых мучеников, умертвить плоть свою, отдать жизнь за веру Христову и войти в рай, держа в руках орудия пытки — терновый венец, крест и пять гвоздей…