Об этом парадоксальным образом свидетельствует даже тот факт, что уже в середине XVIII в. его метафизика была подвергнута критике отнюдь не за ее отступления или искажения идей Лейбница, а в качестве вполне самостоятельного философского учения, причем критика эта была далека от тех поверхностных нападок, которым подвергалась его метафизика со стороны радикальных французских и многих отечественных просветителей, выступавших против всякой метафизики вообще. Достаточно сказать, что в числе серьезных критиков Вольфа был не кто иной, как Кант, который свою «Критику чистого разума» создавал в значительной мере в качестве опровержения именно догматической метафизики Вольфа и который считал последнего «величайшим из всех догматических философов», ставя именно его, а не Лейбница в один ряд с Платоном и Аристотелем [27. Т. 3. С. 98—99; Т. 6. С. 181—183 и др.].
При некоторой своей преувеличенности, эта кантовская оценка отнюдь не была случайной или произвольной, а главное она имела характер именно философской критики, поскольку под догматизмом Кант имел в виду односторонность и ошибочность основных логико-методологических принципов вольфианской метафизики, ее исходных онтологических и гносеологических установок и т. п. Но еще более показательно то, что свою критику Кант адресует не только и не столько к Вольфу, сколько ко всей предшествующей метафизике, начиная с античности, усматривая в догматизме ее едва ли не родовой признак и коренной порок.
Для Канта, как и для других многочисленных оппонентов Вольфа, его метафизика была прежде всего ярким и наглядным обнаружением некоторых основных недостатков традиционной метафизики вообще, а потому в их критике речь шла не столько о частных ошибках или просчетах вольфианской философии, сколько об общих и принципиальных пороках метафизики как таковой. Для этих критиков метафизика Вольфа сыграла роль своего рода толчка или повода для уяснения и осмысления внутренних источников и глубинных причин их возникновения, а тем самым и для осознания необходимости осуществления радикальной реформы в метафизике, поиска новых путей решения основных вопросов философского познания вообще.
Более того, в последующем анализе мы попытаемся показать, что как в противоречиях самой вольфовской метафизики, так и в полемике вокруг нее нашла отражение некоторая вполне реальная проблемная ситуация, которая к этому времени сложилась и достаточно определенно обозначилась не только в немецкой, но и в европейской философии. С наибольшей полнотой и глубиной сущность этой ситуации была понята и выражена, конечно, Кантом, критическая философия которого была осмыслением именно этой общей проблемной ситуации, закономерной реакцией на объективный запрос вполне конкретного исторического этапа в развитии философии Нового времени и века Просвещения. В целом этот этап можно, на наш взгляд, охарактеризовать как состояние всеобщего и глубокого теоретико-методологического и мировоззренческого кризиса, в котором вполне закономерно, в силу внутренней логики своего развития оказалась философская мысль в середине XVIII столетия.
Волею судеб Вольфу выпала незавидная участь не только быть историческим свидетелем и современником этой драматической эпохи, но и выступить в качестве наиболее заметного представителя, носителя или выразителя этого кризисного состояния. Внешние просчеты и противоречия вольфовской метафизики, лежащие на поверхности недостатки ее состава и структуры, метода обоснования исходных принципов и понятий и общей логики построения ее системы были не более чем симптомами или внешними проявлениями некоторых внутренних и глубинных пороков и противоречий рационалистической метафизики, да и традиционной философии вообще.
Важно, однако, подчеркнуть и понять, что эта печальная судьба выпала Вольфу вовсе не потому, что он был плоским и поверхностным мыслителем, эпигоном и эклектиком, к каковым скорее можно отнести его многочисленных учеников и последователей (хотя такого рода собрание «бездарей» в рамках одной философской школы представляется исторически малоправдоподобным). Вольф стал своеобразным индикатором общего кризиса метафизики именно потому, что он был предельно последовательным ее сторонником, стремился не только развивать ее традиции, но и совместить их с принципами научного знания и просветительского мировоззрения современной ему эпохи.