В двух последних компонентах человек в будущем может кое-что изменить. Конечно, убийца не воскресит убитого, но может сам стать другим. Каким бы страшным ни было убийство, для убийцы всегда остается возможность перемениться.
Был такой светлый человек в советские времена, ныне покойный, Глеб Каледа. Доктор геолого-минералогических наук в миру и тайный священник, на квартире у которого был храм. Уже в 90-е годы он первым начал ходить в тюрьмы исповедовать приговоренных к смерти. Отец Глеб однажды сказал, что когда впервые шел к ним, думал, что, да, конечно, за преступлением должна последовать расплата, смертная казнь. Но когда он начал слушать исповеди этих людей, понял, что убивая их, мы делаем нечто страшное. Мы убиваем невинных. И дело тут не в в возможной судебной ошибке, а в том, что на казнь приводится уже совершенно другой человек, изменившийся за годы, проведенные им в ежедневном ожидании исполнения приговора. По сути, у него только паспортное тождество с убийцей, когда-то совершившим преступление.
Грех же более тяжкий, чем убийство — это отчаяние. Потому что отчаявшийся человек уже не может быть творцом своего будущего. Отчаяние — как фиксатор, удерживающий руки и ноги и мешающий выбраться из пропасти, в которую человек попал. Это — самый страшный грех, который совмещает убийство и самоубийство.
— А зависть, равнодушие, гордыня?
? Это тоже очень неприятные вещи, очень больно ранят, но их, как занозы, можно вынуть из своей души. А вот отчаяние тем и страшно, что если человек ему отдался, уже не может оперировать свою душу.
Нужно понять, что грех и преступление не одно и то же. Грех не сводится только к сфере наших межличностных отношений. Это не только некое негативное социальное действие в отношениях с другими людьми. Грех — это то, что в первую очередь происходит во мне самом.
В этом — отличие церковной этики от гражданского права. Очень верно это передал Ницше: «И если друг причинит тебе зло, скажи так: „Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?“ [69].
- Что страшнее: грешить против себя или против Бога?
— Это тесно взаимосвязано. Святой Исаак Сирин в 7 веке сказал: «Грешник подобен псу, который лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, потому что пьянеет от вкуса собственной крови». Так что прежде всего человек всегда вредит себе самому. Например, недавно я был в Якутии, видел алмазные шахты («трубки»). У людей крайне тяжелые условия работы — нехватка кислорода, холод, мало солнца и так далее. Огромные котлованы на сотни метров уходят вглубь Земли. В морозы они совершенно не проветриваются. Выхлопные газы от работающей там техники остаются внизу, и рабочим приходится ими дышать. Это вредно. И люди это знают. Тем не менее, ради заработка они это делают. Это — грех против самих себя.
Грех ли это против Бога — не могу сказать.
Но религиозно-этический аспект появляется, когда речь заходит о детях. Детям приходится расти вдали от солнца. Получается, человек жертвует здоровьем уже не только своим, но и других людей ради денег, ради того, чтобы иметь возможность и квартиру побольше купить, и на курорте пошиковать.
Вот здесь и появляется возможность понять — зачем же религия нужна людям. Задача религии — освободить человека. Главное рабство — не в повиновении тому, что снаружи, а в подчинении тому, что изнутри. Разве на опасные производства людей сейчас доставляют под конвоем? Их там насильно кто-то удерживает? — Нет и нет. Так почему они здесь? Они знают, что и им и их детям здесь плохо. Зачем же они здесь? Их здесь держит господин доллар. Нет, не бумажка. А отношение к этой бумажке — вожделеющее, жертвенное отношение, служащее. Человек же оказался рабом у этой своей похоти. Это и есть тот вопрос, который религия ставит перед человеком: то, чему я служу, то, чему позволяю себя контролировать — достойно моего человеческого призвания или недостойно? Или я служу тому, что ниже меня, или же тому, что выше меня. Соответственно, я — раб вещей, или же я — раб Божий. Если раб Божий, то больше ничей не раб, в том числе не раб своего социального имиджа, не раб своих «хотелок».
- Считается, что богатые, жертвуя большие деньги, могут выкупить или откупиться от своих грехов. Так ли это?
— Можно я отвечу анекдотом? Новый русский приходит к батюшке и спрашивает: «Батюшка, если я пожертвую 100 тысяч на строительство твоего храма, ты можешь гарантировать, что моя душа попадет в рай?» Батюшка по раздумьи отвечает: «Знаешь, гарантировать, пожалуй, не могу, но попробовать стоит».
Этот же принцип провозглашала замечательная русская пословица: «глаза боятся, а руки делают». Иногда кажется, что работа невыполнима: ну нельзя прополоть все это поле до горизонта. Но ничего: ты начни работать, потом остановись, передохни и снова продолжай работать. А там, глядишь, и сделаешь все, что надо было сделать. Казалось, что невозможно — такой храм построить, детей столько воспитать… А ты — начни. А там и люди, и Бог помогут.
Так и здесь. Церковь не может никому выдать индульгенцию. Но если это пожертвование — хотя бы первый шажок на пути к покаянию и переменам в душе, значит, человек уже понимает, что ему недостаточно иномарок, костюмов, вилл и так далее. Он начинает чувствовать жизнь своей души. Это — начало самопознания, которое в конце концов может привести и к познанию Бога.
— Достаточно замолить грех — можно с чистой совестью жить дальше?
— Да нет в церковном богословии такого термина — «замолить грех». Нет тут математики — сколько молитв надо прочитать для отпущения вот такого-то греха. Но если человек начал такую молитву — это уже хорошо. Значит, он уже осознал нечто как свой грех и уже наметил движение своей воли в сторону, уводящую от этого греха. Это первый шаг. Но это еще не искоренение греха и не заживление его последствий. Болезненное воспоминание о том грехе должно оставаться навсегда. Чистая совесть только у людей с короткой памятью.
— А вредит ли душе кремация тела?
— Для посмертной судьбы человека образ погребения не имеет значения (не путать погребение с отпеванием). Многие христиане были растерзаны зверьми, растворены в серной кислоте или сожжены. Для Бога это не является препятствием для воссоздания нового человека. Как еще во втором веке сказал Минуций Феликс — “Мы не боимся, как вы думаете, никакого ущерба при любом способе погребения, но придерживаемся старого и лучшего обычая предавать тело земле” (Октавий. 34,10).