Противоположность между православной истиной о Боге и ее еретическими искажениями особым образом проявляется в этой самобытности, так как еретиков отличает то, что они описывают "новшество тех, кто обесценивает благовестие" [081]. Еретика можно назвать "открывателем сиих новых учений" [082]. Движение монтанистов, пришедшееся на 2–3 века и притязавшее на некое новое пророчество [083], было отринуто как порождение злого бесовского духа [084], но не Святого Духа Божия. Оригенова теория предсуществования души [085], а также теории о предсуществовании тела отвергали "царский путь" древнего патристического предания, согласно которому душа и тело начинают существовать одновременно [086]. В противоположность этому преданию, сдержанному в вопросе богопознания, такие еретики, как, например, Евномий, дерзали "знать Бога как Он знает Себя" [087], что само по себе было безумием и богохульством. "Новшество" и "богохульство" были почти синонимами, так как и то, и другое противостояло божественной истине, что и показала ересь Ария [088]. Враждебное отношение к богословским изыскам в равной силой проявлялось и в тех, кто отстаивал позиции, в конечном счете признанные еретическими. Так, например, христологическое неприятие того, что писал Максим, основывалось на предположении, согласно которому "каждая формула и слово, не найденные у отцов, предстают как явное новшество" и, следовательно, те, кто учит, как Максим, измышляют свое собственное учение, противоположное формулам Отцов [089]. Другие из числа его противников утверждали, что надо не отступать от языка ранних соборов и ничего не добавлять, даже если возникают какие-то новые вопросы [090]. Все сходились на том, что ересь — это всего лишь "новая вера", которая учит о "чуждом боге" [091] и поэтому ее надо отвергнуть. Она противоречит не только древней истине предания, но и самой себе [092].
Таким образом, неизменная истина не подлежит обсуждению. Если кто-то просит о прощении, ссылаясь на свое незнание православного учения, принципиально важно проводить различие между прощением человека в его ошибках (что предполагалось Евангелием) и прощением, простирающимся до снисходительного отношения ко лжеучению (что запрещалось тем же Евангелием) [093]. Когда заходила речь о вероучительных различиях, спор шел не о словах, но о самой сути христианской веры и поэтому им нельзя было пренебречь как пустым словопрением [094]. Порой раздавались голоса, что, например, в споре об одной или двух волях во Христе обе стороны расходились между собой "в одних лишь формулах" [095], однако такое предположение отметалось как измена истинной вере. Для верных в предании не было первозначного и второстепенного, того, что надо почитать больше или меньше, так как учение пришло от отцов и его надлежало чтить [096]. Это была древняя и неизменная истина церкви, и принимавшие ее были "теми, кто окормлялся на чистой божественной пажити церковного учения" [097]. Церковь была "чистой и непорочной, незапятнанной и целомудренной", и в ее вести не было ничего чуждого или смущающего [098]. Истина благовестия была явлена в ней от начала, ныне и вовеки.
Нормы традиционного вероучения
Источник этой неизменной истины следует искать в "учениях благовестников, апостолов и пророков" [099]. Ее спасительное знание — знание этого источника жизни — обреталось через преемство свидетелей Ветхого и Нового Заветов, начиная с патриархов, законодателей и водителей, продолжаясь судьями и царями и завершаясь пророками, евангелистами и апостолами [100]. Их слова, содержащиеся в богодухновенных Писаниях, были не земными, но небесными [101]. "Непрестанное размышление над божественными Писаниями" [102] и их исследование, занимавшее всю жизнь, было тропой к обретению духовного благоденствия, и поэтому никому не дозволялось не верить в сказанное Писанием. Надлежало блюсти его слово, ибо, если в нем говорил Бог и если Он в существе своем не ведал пределов, то было очевидно, что и сказанное Им слово тоже являлось таковым [103]. В основании веры лежал авторитет апостолов, зодчих и вестников истины [104], и поэтому апостол Павел, например, был служителем сверхчеловеческих таин [105], вселенским водителем и наставником [106], истинным первосвященником [107]. Не только боговдохновение, но и ясность Писания удостоверяли это как высший авторитет христианского вероучения [108].