Пиккетт помотал головой.
— Выкинь его. Я бы так и поступил. Я боюсь ядов, в особенности, когда тут Пенниман ошивается. Один бог знает, что окажется у тебя в пиве.
Эндрю кивнул.
— Решено. — Он вышел из гаража на свет божий. Пакет он бросил в другой бачок и оттащил его в другой конец двора, подальше от гаража, чтобы люди из Борю по дератизации не залезли в него, когда приедут за дохлым опоссумом.
— Я оставил удочку и коробку со снастями в гостиной, — сказал Пиккетт, вдруг вспомнив об этом.
— Так сходи за ними. А я пока свои соберу. Не хочу сейчас в дом возвращаться.
Почему-то мысль столкнуться нос к носу с Розой наполняла его страхом. Он подождет, пока все не уляжется.
Только Пиккетт собрался в дом, как входная дверь захлопнулась и появилась миссис Гаммидж с сочащимся ситечком от кофейника, полным горячей кофейной гущи. Она улыбнулась им.
— Не могу вылить это в раковину, — сказала она. — Засорится септик.
— У нас нет септика, — Эндрю улыбнулся ей в ответ. — У нас нормальная канализация.
Она пересекла двор, сняла крышку бачка, только что передвинутого Эндрю, посмотрела подозрительно внутрь, потом вытрясла гущу.
— В этом бачке нет ни одного опоссума, — веселым голосом сказала она, нагибаясь, чтобы поднять крышку. Она установила крышку на место с громким хлопком и поспешила в дом, бормоча что-то про «бедняжку Наоми» и «уж так испугалась». Потом ее голос смолк.
Дверь хлопнула еще раз, и Пиккетт застыл на месте, глядя на пустое крыльцо. В его глазах появилось то пустое, опасное выражение, которое означало, что он что-то замыслил и начинает прозревать. Он погрузился в заговоры, участником которых был, собирал их, разбирал, думал о рыбе-собаке, об ассасинах, и огнях в небе, думал о Маниуорте и Пеннимане, думал о дядюшке Артуре, который едет посреди туманистой ночи по нефтяным полям на своем красном автомобиле с электроприводом, автомобиль подпрыгивает на ухабах, а дядюшка вглядывается в темноту, вероятно, ищет в ней характерное сияние взявшегося вдруг словно ниоткуда фонаря, который в миг просветления откроет ему тайную борьбу международных банков, нескончаемые махинации правительств. Он резво развернулся и отправился в дом за удочкой.
Глава 3
Лишь круги бегут упрямо,
Ничего там больше нет…
Что бы ни происходило, оно вызывало ощущение ночи вокруг происходящего, ощущение, что двадцать веков сражений и предательств, цивилизаций и подвижек континентов приближаются к неумолимому концу. Что-то завершало полный круг, сутулясь на ветру с востока. Ветер был горячий и разреженный, ветер пустыни с запахом полыни и речного русла срывал дранку по ночам, разбрасывал листья платанов и нес на себе морскую пену, слизнув ее с хребта холодного северного волнового вала, налетавшего на сваи пристани и обрушивавшегося на почти безлюдный весенний берег.
Ветер бесплодно трепал газету в руках Жюля Пеннимана, который сидел за столом красного дерева близ старой пристани и пил черный кофе из пенополистироловой чашки. Он сидел там, лениво попивая по глоточку кофе и над верхним краем газеты поглядывая на океан, а душой чувствовал, что в мире что-то ослабло, что-то пробудилось и накатывает на него или катит вместе с ним через бесцельные мили. Он улыбнулся и погладил бороду, потом вытащил ниточку из колена своих белых брюк. Он слышал глубокое хриплое дыхание того «что-то» в ветре, словно играл невпопад рехнувшийся оркестр. За всем этим слышался намек на то, что первый ангел уже вострубил, и в ближайшие дни дождь с градом, огнем и кровью может случиться в буквальном смысле[34]. Он надеялся, что так оно и случится.
Кофе в чашке Пеннимана был ужасный — возможно, его заварили еще ранним утром, а потом просто подогрели на плите. Эндрю Ванберген приготовил чашку хорошего кофе, нужно отдать ему должное. Но теперь это не имело особого значения для Пеннимана, кофе был всего лишь кофе. Он пил его, потому что должен был чем-то заполнить желудок, этого его организм еще требовал. Он хотел бы увидеть, как мир избавляется от своих маленьких глупых привычек. Если бы это было в его силах — а вскоре это, возможно, будет в его силах, — то ему придется очистить берег от песка, истереть в порошок морские раковины и замешать в цемент. Он замостит все — вот что он сделает. Его оскорблял вид мидий, усоногих и морских звезд на пристани, оскорблял не меньше, чем солнечный свет. Громкий смех невидимого рыбака на пристани прошелся по затылочной части его мозга, словно нож с зубчиками для очистки рыбы от чешуи.
34
«