При мысли об Иуде он достал из кармана пиджака пузырек с Пепто-Бисмолом[8] и выпил половину его содержимого. В багаже у него было еще.
Такси тряхнуло на выбоине, потому что водитель шарил по полу в поисках бутылки кармельского вина[9]. Пенниман возмущенно было подался вперед, но водитель только пожал плечами, вернул бутылку на прежнее место, а вино сплюнул в открытое окно. Потом он выругался и выкинул пакет, а следом и бутылку, пробормотав «кислятина». Он повернул голову и гневным взглядом посмотрел на Пеннимана, будто тот испортил вино. Впрочем, в некотором роде Пенниман и правда был в этом виновен.
Пошел дождь, на лобовое стекло полетели большие мутные капли. Пенниман выглянул в заднее окно, увидев почти безоблачное небо. Над ними, словно привязанная к ним, вместе с машиной двигалась одна-единственная черная туча, а в пустыне здесь и там, казалось, закручивались тысячи маленьких вихрей, в которых плясали взбунтовавшиеся песок и сухие веточки. Некоторое время они мчались за машиной, ветки и всякий мусор принимали смутные человеческие очертания, будто призраки, заглядывающие в окно. С небес прямо на капот упала мертвая птица, за ней о лобовое стекло ударилась другая. Птицепад продолжался с полминуты, потом небо резко очистилось и маленькие вихри улеглись. Пенниман ждал. Он предполагал какие-нибудь неожиданности, только не знал какие.
В аэропорту, в чемодане под замком в камере хранения, его ждала свинцовая шкатулочка. Нужно было взять ее с собой. Для обуздания монет одного кожаного кошелька было недостаточно. Даже погода неожиданно оказалась чувствительна к их воздействию, словно знала, что они попали — куда? — не в плохие же руки. Зло не вязалось с монетами. Слово «зло» использовали невежды для объяснения власти и силы, которых они боялись. Жюль Пенниман не боялся ничего. Попробуй-ка кто остановить его, когда он в двух шагах от победы.
Зеркало заднего вида в этот момент разлетелось на мелкие осколки, упавшие на переднее сиденье. Водитель покосился на Пеннимана. На его лице застыло выражение испуганного непонимания. Такси свернуло на обочину, потом возвратилось на дорогу, затем стало притормаживать. Пенниман уже видел прежде такое выражение. Он достал бумажник, вытащил из него пачку шекелей, помахал ею перед носом водителя. Такси поехало дальше. Через десять минут они будут в Тель-Авиве.
Да, у Пеннимана были еще не все монеты. Две оставались в земле, а одна покоилась в море. Пенниман был уверен, что еще одной монетой владеет Пфенниг… вернее, монета владеет им. Еще одна монета находилась в Калифорнии и была окутана тайной. В конечном счете все они будут принадлежать ему, потому что, чем бóльшим числом монет он владел, тем больше знал о местонахождении остальных; монеты словно искали друг друга.
— Поедем, минуя центр, — указал Пенниман — он не хотел застрять в городской пробке. Дорога стала ровной, а воздух — влажным и липким. Мутный дождь прошел, но небо над морем почернело от набегающих на него туч.
Что-то происходило с погодой. Давление падало, а атмосфера, казалось, сгибается, скручивается, напрягается, как сжатая пружина. Когда такси под недовольные гудки трафика прижалось к бордюру и Пенниман вышел на тротуар, землю сотрясло, достаточно, чтобы спешащие люди опустили на землю свой багаж и остановились в ожидании.
Пенниман расплатился с таксистом и двинулся к входной двери в аэропорт, как бы между делом кивнув старушке с собакой, замедлил шаг на один драгоценный момент, сдерживая движущуюся толпу, чтобы она успела протащить через дверь свои сумки и собаку. Он не хотел показаться человеком, спешащим к ячейке хранения, боялся показаться одержимым, хотя в этот миг во всем мире не было человека, более одержимого, чем он.
Он посмотрел на то, что еще оставалось от небес, и поморщился, когда по ним метнулась стрела молнии. За молнией тут же последовал удар грома, сотрясший окна, а за ним хлынул подгоняемый ветром дождь. Воздух вдруг наполнился запахом озона и серы, и землю снова сотрясло — она словно пробуждалась.
Глава 1
… я слышал о нем лучшие отзывы от других; мне говорили, что он добр и мягок, и справедлив, и что если он делает кому зло, то разве только самому себе.
Эндрю Ванберген использовал приставную лестницу, чтобы добраться до мансардного окна. У этой лестницы ступеньки расширялись книзу и имелась одна откидная опорная стойка, которая стукнулась раз-другой в медный сточный желоб, а потом без всякой пользы повисла в воздухе. Верхняя ступенька, прижатая к неровной поверхности стены, покачивалась туда-сюда. Он посмотрел через плечо на безмолвную ночную улицу и качнул стремянку, беспокоясь, как бы она не соскользнула по сточному желобу и не сбросила его на ветки камфорного лавра, росшего у стены дома. Но сейчас он ничего не мог с этим поделать — другой лестницы у него не было.
8