Раздался резкий гудок, и встречная машина, чуть было не врезавшаяся в его, свернула на другую полосу. Оказывается, он незаметно для себя выехал на встречку. Он рывком вернул машину на свою полосу, сердце его колотилось, как сумасшедшее. Роза за рулем всегда была внимательна. А он, по правде говоря, не очень. Он с ней даже не спорил, когда она говорила ему об этом. Единственный человек на земле, который водит машину хуже, чем он, говорила она, это дядюшка Артур, которому стукнуло целых девяносто два года.
А еще она выражала сомнение в том, что ему следует так часто встречаться с Бимсом Пиккеттом. У Пиккетта создалась репутация человека, верящего в заговоры и угрозы, и Роза понимала — хотя никогда вслух об этом не говорила, — что и Эндрю заразился тем же. Пиккетт верил в теорию, согласно которой очевидное на самом деле, вероятно, было обманом, истина была скрыта, и до нее ты добирался, игнорируя то, что называлось здравым смыслом.
Эндрю вел машину, а мысли его снова уплывали куда-то. Он размышлял об их полном событий утре, о трюке с опоссумом и подозрениях Пиккетта относительно миссис Гаммидж. Правда состояла в том, что Пиккетт был самым скептическим из всех скептиков на земле. Он чуть не сбил одного опоссума в это самое утро в кафе близ пристани, после того как выбросили другого опоссума в мусорный бачок и отправились на рыбалку. Клев был так себе, но все же они поймали несколько скумбрий, а в начале десятого, когда клев прекратился, они положили рыбу в брезентовый мешок, засунули мешок за сиденья и отправились завтракать в «Прихватку». За барной стойкой сидел человек по имени Джонсон, макал ломоть белого тоста в яичные желтки. Они знали его по книжному магазину, куда приходили какое-то время на заседания литературного общества.
Джонсон видел все насквозь. Его ничто не могло удивить. Он не знает никаких «сожалений», утверждал он дружеским, хвастовским тоном на заседаниях общества и мог в один присест выпить кружку пива, после чего чмокал губами. Он сидел за стойкой «Прихватки», макая в яичные желтки ломтик тоста, потом откусывал половину и глотал, почти не пережевывая. Пиккетт не выносил его, и Эндрю увидел, что он, не откладывая в долгий ящик, собирается разобраться с Джонсоном, хотя Эндрю намеревался пройти мимо, только кивнув, и сесть в другой части кафе, чтобы не видеть этого типа. Пиккетт же, подкрепленный четырьмя часами морского воздуха, хотел сразу же и окончательно расставить все точки над i.
Джонсон читал старые номера журналов по научной фантастике и как-то раз наткнулся на эссе, которое начисто опровергало энтузиазм Пиккетта, подпитывавшийся теорией летающих тарелок, «выставляло его в глупом виде», сказал Джонсон с улыбкой. Он кивнул Эндрю и показал на пустую стойку. Эндрю не любил сидеть за стойками, ему казалось, что там он слишком заметен. Но Пиккетт сразу же сел, ухмыляясь Джонсону, который своим занудным тоном принялся рассуждать о неопознанных летающих объектах.
— Примечательно то, — сказал Джонсон, вытирая лицо салфеткой, — что, когда эти штуки появляются, их всегда описывают, согласуясь с существующими реалиями. Вы меня понимаете?
— Нет, — ответил Пиккетт.
— Я говорю, что сто лет назад на них никто и внимания не обращал, верно? Но тогда они были похожи на возы с сеном, а потом они приобрели крылья и пропеллеры, а еще гребные корабельные колеса. Я читал отчет одного человека из Су-Сити в Айове, так он утверждал, что видел воздушный корабль — обратите внимание, это случилось в девяносто шестом году прошлого столетия — в форме индейского каноэ с наполненным газом шаром наверху. По словам того человека, корабль сбросил якорь, который зацепился за обшлаг его брючины и поволок по коровьему пастбищу.
Джонсон улыбнулся и рассмеялся про себя, грудь его со всей силой заходила вверх-вниз. Он уставился на то, что оставалось от яйца на его тарелке, словно в первый раз увидел, потом разрушил его уголком тоста.
— Коровье пастбище!
— И все же я не вполне понимаю, — сказал Пиккетт, — что вы хотите этим сказать. История забавная, но…
— Правда забавная? — спросил Джонсон, обрывая оппонента. — Сосредоточьтесь, подумайте. Понять смысл нетрудно. Правда.