Через открытое окно до него доносился храп тетушки Наоми. И не только до него — до всей улицы. Однако именно это и могло его выдать — не какой-нибудь шум, производимый им самим, не скрежет лестницы по желобу, а неожиданное прекращение храпа, если она проснется и увидит, как он глазеет на нее в окно. Соседи в недоумении повскакивают со своих кроватей. Что это такое случилось? Это будет подобно землетрясению, когда ты не слышишь ни грома, ни стонов, ни скрежетов, пока они не прекращаются.
Час назад он лежал в кровати рядом со своей спящей женой в спальне на втором этаже их дома, слушал через потолок храп тетушки Наоми. Его это чуть ли с ума не сводило — храп и мяуканье ее котов. Из-за этого он не мог уснуть. Он ворочался, метался, взбивал подушку, следил за медленным движением часовых стрелок, которые неумолимо приближались к полуночи. Он поклялся себе, что если не уснет до двенадцати, то начнет действовать. Полночь наступила и прошла.
Он лежал, зная, что старуха проспит, сколько ей положено, как младенец. Обычно она просыпалась около пяти утра, гордилась тем, что встает так рано, но все равно сетовала по этому поводу. Никак не могла уснуть: ах, ее несчастные нервы, ах, ее «ишиас», ее пазухи, ее то, ее сё. Она требовала, чтобы ей подавали чай с молоком. На ее кровати места свободного не оставалось — повсюду сидели коты, а воздух был всегда насыщен запахами ментоловой мази для растирания, наполнителей для кошачьих лотков и старой одежды. Все вместе это делало атмосферу в ее комнате… какой? Словами невозможно было описать. Слова не желали передавать это, они сразу начинали бунтовать, превращаясь в непонятную чепуху.
Он не помнил такого жаркого апреля. Даже в час ночи термометр показывал семьдесят семь градусов[11], а воздух замер в неподвижности — не чувствовалось ни ветерка. Океан дышал через сваи пристани в полуквартале от их дома, за несколькими крышами. Время от времени свет фар прорезал темноту на повороте из Сансет-Бич, и машина, полная сонных ночных гуляк, мчалась на сумасшедшей скорости по хайвею Пасифик-Коуст в сторону Белмонт-Шор и Лонг-Бич. Но люди в машине находились слишком далеко и не могли его увидеть, поскольку дом стоял в глубине тупиковой улочки среди полудюжины других. Свет горел только в одном из этих домов, остальные были погружены в темноту.
Эндрю медленно поднимался по стремянке, его лицо было зачернено золой из камина, которым давно не пользовались. Надел он черную рубашку и такого же цвета слаксы, а к ним черные кеды на каучуковой подошве. К наклоненной лестнице была прислонена длинная стеклопластиковая трубка с веревочной петлей на конце. На крытом дранкой коньке крыши перед ним лежал пустой мешок из-под муки и отрезок веревки с уже готовой петлей на одном конце. Лежа без сна в кровати часом ранее, потный от жары и усталый, измученный невозможностью уснуть под храп и кошачье мяуканье, он утвердился в решении решить кошачью проблему этой же ночью. Недосып сводил его с ума. Ничто другое на этом свете не вызывало такого раздражения, яростного до зубовного скрежета.
План состоял в том, чтобы поймать одного из котов, засунуть его в мешок, завязать узлом, потом отловить второго кота. Один из них смотрел на него через раскрытое мансардное окно. Казалось, этот кот счел появление Эндрю выходящей за рамки приличий наглостью. Он улыбнулся коту, приложил два пальца ко лбу, словно в приветствии. «Вежливость прежде всего», — пробормотал он, разглядывая окно. Слава богу, москитной сетки на нем не было.
Он прислушался — к храпу, к далекому, приглушенному звуку трафика, тихой музыке, доносящейся, вероятно, из гостиницы «Глайдер». Эти звуки проплывали мимо него жаркой ночью, напоминая о мире, лишая его присутствия духа, его решимости. Над крышами домов начала подниматься луна. Нужно поторопиться.
«Хорошая киса», — прошептал он с причмокиваниями. Им такое нравилось. Или только так казалось. Он решил, что все же не будет топить котов в солончаковом болоте. Полчаса назад, когда он с ума сходил от невозможности уснуть, ему казалось, что болото — единственно верное решение. Но теперь, когда он встал и немного отошел, а еще и получил возможность обдумать все как бы со стороны, ему стало ясно, что ничего против котов он не имеет, если они обитают где-то в другом месте. Даже одна мысль о том, чтобы отнести их в пруд, была невыносима. Он это знал. Жестокость ему не была свойственна.