- Вот оно как? - удивляется Прокопий, затылок чешет, - Пожалуй и я попробую помощником святого Николы стать... А пока побегу домой, больно морозец задирист нонешней ночью. Поклон тебе низкий, Иван, за подарок твой. Век того не забуду.
- Бога благодари, сосед. А я впредь постараюсь осторожнее быть, и в руки к хозяевам не попадаться. А то, глядишь, в следующий раз бока намять успеют...
И, рассмеявшись, да раскланявшись, разошлись оба по своим избам, с морозу отогреваться.
* * *
Много лет с того разу минуло, состарился Иван, но всё продолжал дарить подарки всем нуждающимся. Как ни таился он, а слава о его доброте разошлась по всей земле русской. Многие другие, желая подражать ему, дарили на Рождество да Новый год подарки своим близким, говоря, что делают, как дед Иван из села Мороз. Со временем название сократилось, что-то забылось, что-то выпало, и стали называть этого славного помощника святителя Николая просто: дед Мороз.
Сельский вечер
Стояла ранняя осень. Тёмное небо едва удерживалось от дождя. Разгоняя жёлтые опавшие листья, зелёная машина затормозила возле бледно-голубой избушки. С заднего крыльца вышел средних лет мужчина со сморщенным лицом. Перебросился парой фраз с водителем и вернулся в дом. Водитель вылез, хлопнув дверью, и закурил, лениво разглядывая деревню, раскинувшуюся по обеим сторонам дороги. Из дома снова показался сморщенный, а с ним шли тощий старик и сутулый парень-очкарик, с двумя белыми табуретками в руках. Их поставили у капота. Водитель поднял заднюю дверцу и скрылся в салоне. Старик и сморщенный подошли ближе. Водитель крикнул изнутри и они стали вытаскивать из машины открытый красный гроб с молодым усатым человеком. Парень взял со стороны ног, те двое со стороны головы, и все трое, пытаясь сделать это аккуратно, перенесли и поставили гроб на табуретку. Водитель захлопнул дверцу.
Из голубой избы и соседних домов вышли женщины в чёрном да несколько мужиков, и окружили гроб. Все молчали. Порывы ветра трепали чёрные платки. Но вот с тихим скрипом отворилась калитка и к дороге спустилась пожилая женщина с большими тёмными кругами под глазами, неестественно бледным лицом и отрешённым взглядом. Люди расступились перед ней. Послышался чей-то слезливый шёпот: "Господи, горе-то какое!"
Марья, поддерживаемая с правой стороны племянницей, а с левой кумой Нинкой, медленно шла вперёд, ничего перед собой не видя, кроме большого ярко-красного гроба. Когда она подошла, несколько секунд стояла молча. Наконец осеннюю тишину прорезал горестный вопль, и зарыдав, Марья бросилась к покойному.
Племянница с высохшим лицом пыталась её успокоить. Кума Нинка, сморщившись, утирала краем платка обильно текущие слёзы. Чуть пооддаль мужик со сморщенным лицом что-то предлагал водителю. Тот, отказываясь, качал головой. Тогда сморщенный протянул что-то. Водитель решительно махнул рукой и полез в машину.
Четверо мужиков взяли гроб и понесли в хату. Остальные, захватив табуретки, пошли за ними. Машина завелась и, развернувшись, уехала, опять разметав опавшие листья.
Гроб поставили в самой большой комнате-зале, на стол, подле телевизора. Марье опять сделалось плохо и ей повторно вкололи лошадиную дозу валокордина, а затем уже под разными предлогами старались не пускать в залу, где теперь в лениво-горестном молчании сидели бабы, изредка переговариваясь. Мужики около гроба не задерживались, выходя то покурить, то подышать воздухом, то помочь чем по хозяйству.
"Надо же, в расцвете сил... Вот так... Судьба, судьба... Да, что на роду написано..." - это и тому подобное сквазило во всех разговорах. Марья, словно в трансе, то кропотливо и оживлённо обсуждала бытовые мелочи, то вдруг принималась стенать и метаться.
- Женя, миленький, разнеси ещё по рюмочке людям. - говорила она, усаженная за круглый обеденный стол, - Пусть поминают Сашу моего... - лицо горестно исказилось, но в этот раз что-то отвлекло её, - А ты, Володя, что не поминаешь? Ну ещё рюмочку... А водителю, водителю поднесли? Такой хороший парень... Как, даже денег не взял? Ах, чтож он так быстро уехал? ...Саша мой собирался осенью отпуск взять, приехать, картошку выкопать... Вот и приехал... - и снова слезы навзрыд.
И тут в избу вошёл Прохор - невысокий коренастый дед с широкой седой бородой, в старом тулупе, старых солдатских заплатанных штанах и кирзовых сапогах.
- Крепись, кума. - сурово сказал он Марье, касаясь рукой её плеча и прошёл в залу.
Решено было хоронить завтра, так как сегодня было слишком поздно - дело клонилось к вечеру, не всё ещё готово, и к тому же завтра как раз третий день.