Любовь — юродство. Христианская ли только любовь? Нет, всякая любовь — юродство. Разве не юродство, разве не безумие, когда высшая красота растительного царства — цветок — рассыпается, умирает, чтобы дать жизнь потомству семян? Разве не юродство, что каждая мать всего живущего истощает всячески свою жизнь, чтобы вырастить свое дитя, и тем больше любит последнее, чем больше жертв, труда и отречения оно от нее требовало? Разве не юродство нежная забота старой няни о ребенке или самое величественное проявление любви в мире — благословение отходящего, умирающего молодому, растущему, сменяющему? Не безумна ли любовь отвергаемая, не ужасна ли любовь к недостойному ее, не глупа ли жертва любви без надежды спасти погибающего? И однако только там и любовь, где нет мысли о пользе, выгоде, награде, где совершенное самозабвение, самоотречение, где замолкает голос рассудка и утихает буря страстей. И если мир весь стремится к любви, то не значит ли, что есть у любви своя логика, что ее безумие имеет высший смысл, свое оправдание? Но теперь я не хочу говорить о любви вообще. Речь моя о любви христианской.
Такая любовь есть, прежде всего, любовь к Богу, как уже ясно из сказанного. Она — солнце христианской жизни, высший покой и радость сердца, ею определяется направление жизни, освещается весь ее путь. "Любящий не увидит в сердце своем ничего, кроме Бога" и "душа наша дотоле томится, не находя покоя, пока не успокоится в Боге". И, казалось бы, нельзя и представить более высокой, более идеальной формы любви и в то же время — более разумной, более естественной. Бог — все. Он высшая сила, могущество, красота, доброта. И страх благоговения, питаемый чувством своей малости и грешности; и бесстрашие сына, дерзновенно сознающего, что Бог — его Отец; и совершенное самоотречение ради Любимого, и полнота жизни в Нем — все совмещается во всеобъем- лемосги Предмета религиозной любви — в отношении человека к Богу. Но это отношение для нас не есть еще то, какого ожидаем, не есть отношение "лицом к лицу". Мы знаем лишь "отчасти", мы видим Бога лишь сквозь тусклое стекло, как бы в зеркале, говоря образами ап. Павла (1 Кор. 13:12), и это тусклое стекло — мир весь, и люди, и вся природа, и наша душа, такая всегда неясная, такая затуманенная. Любовь к Богу не рождается извне и сразу. К ней ведет путь от земли к небу, от мира к Творцу, от сына-человека — к Богу, Отцу света. Чтобы принять и полюбить Бога, надо раньше принять и полюбить Его творения, мир весь в сложной икономии его жизни, человека всего в сложности его отношений. И здесь заключен глубочайший источник того юродства религиозной любви, которое во все периоды истории человеческой мысли вызывало бунт против Бога, против Его строительства жизни. Я не буду называть имен богоборцев различных времен и народов. Достаточно вспомнить одного Достоевского, чтобы понять, над какой бездной течет наша испытующая Божии пути мысль с ее всегдашним спутником — голосом христианской совести.