«Это примирение западных и восточных воззрений, — говорит Энгельс, — содержит уже по существу все христианские представления: прирожденную греховность человека; логос, — слово, — которое есть у бога и само есть бог, которое становится посредником между богом и человеком; покаяние не путем приношения в жертву животных, а путем принесения своего собственного сердца богу…».[11]
Характерно, что христианство по мере своего формирования как элемента идеологической надстройки рабовладельческого общества заимствовало у своих религиозных и философских предшественников главным образом такие положения, которые сложились уже в эпоху развитого рабовладения и выражали интересы господствовавших классов. Учение о прирожденной греховности человека оправдывало существование в мире зла, усматривая причину последнего не в социальных порядках, а в несовершенстве человеческой природы. Постепенно развивавшаяся во многих дохристианских религиях идея единого верховного божества укрепляла принцип монархической централизации древних рабовладельческих государств. Вера в божественных «спасителей» — посредников между верховным богом и людьми, — с одной стороны, устраняла противоречие в представлении о недосягаемом величии божества и его деятельном вмешательстве в человеческую жизнь, а с другой стороны, побуждала людей к пассивной покорности воле божьей. Равным образом и занявшая важное место в христианстве идея «непорочного зачатия» не только постоянно встречалась в языческих мифах (например, о рождении Геракла, Диониса, Персея и др.), но даже вошла в официальный культ римских императоров, которые, начиная с Августа, торжественно провозглашали себя «божественными» — сыновьями не простых смертных, а богов. Понятно, что эти идеи выражали интересы рабовладельцев, стремившихся еще более возвысить в глазах народных масс престиж императорской власти, созданной ими для укрепления своего классового господства.
В интересах того же правящего класса развивались и моральные воззрения древнего мира. Характерно, что в стоической философии, в частности у «дяди христианства» Сенеки, высказываются чрезвычайно близкие к христианским мысли о необходимости сохранять нравственную чистоту, презирать богатство, умерщвлять «грешную» плоть и вести аскетический образ жизни. Заметим, кстати, что сам Сенека менее всего заботился о личном соблюдении своих моральных правил: он предназначал их для других — прежде всего, разумеется, для неимущих-, — а сам преспокойно наживал огромные богатства.
Господствующему классу было выгодно внушать массам презрение к материальным благам. Это облегчало эксплуататорам сосредоточение богатств в своих руках. Поэтому все идеологи эксплуататоров, особенно те, кто выступал в эпохи резкого обострения социальных конфликтов, в том числе стоики и христиане, постоянно обращались к угнетенным классам с призывами безропотно покоряться воле божьей и смиренно выполнять возложенный на них «свыше» обязательный нравственный долг. Чтобы примирить народные массы с их тяжелым положением, им демагогически внушалось, что они не имеют оснований жаловаться на свою судьбу, так как перед богом (но только перед богом!) все равны — и угнетатели, и угнетенные. Сенека, как и позднейшие духовные руководители христиан, не стеснялся даже проповедовать любовь между рабами и рабовладельцами, понимая, что раб по убеждению надежнее раба по принуждению. Мы знаем, что Сенека буквально одними и и теми же словами с его христианским единомышленником, мифическим апостолом Павлом, доказывал рабовладельцам, что «слугам лучше почитать своих господ, чем бояться их» («К Луцилию», письмо 47).
Исторически вполне закономерно, что два крупнейших события античной истории — смена республиканского режима в Римском государстве императорским и возникновение христианства, впоследствии вытеснившего в этом государстве все более древние, языческие религии, — произошли приблизительно в одно время. И то, и другое событие было обусловлено крайним обострением классовых противоречий в античном рабовладельческом обществе. Мощные восстания рабов II и I веков до н. э. еще не привели к уничтожению рабовладельческого экономического базиса, но в борьбе за свое сохранение он был вынужден соответствующим образом реорганизовать обслуживающую его надстройку. В политической области возникает военно-бюрократическая диктатура рабовладельцев в виде монархически управляемой империи, а в идеологической области — христианская религия, несравненно более приспособленная к поддержке рабовладельческого строя, чем все древние религии, возникшие еще в доклассовую эпоху и поэтому проникнутые различными пережитками первобытно-общинных отношений.