Кстати, и в Христианстве понятие «догмата» должно быть пересмотрено (мы часто называем догматом то, что не является догматом). И сомнения в христианском сознании уже не запрещаются. В дополнение к тому, что известно о выступлении митрополита Антония, надо сказать следующее. Прежние церковные учители, осуждая сомнение, имели в виду «со-мнение» религиозное — двоемыслие, двоедушие, духовную травму, катастрофу. Но есть сомнения интеллектуальные, которые непременно (и поскорее) должны быть решены, — именно для того, чтобы не получилось двоемыслия. Некто правильно сказал мне однажды, что для современного человека «подавить» в себе разумное сомнение — значило бы тем самым уже признать своё поражение, побежденность сомнением. Сомнение, загнанное в подвал сознания, будет там гнить, отравляя душу. Нет — Истина не боится сомнений. Мы должны спокойно, без паники рассмотреть всякое сомнение. Либо оно окажется недоразумением — исчезнет. Либо оно справедливо — и тогда надо соответственно исправить, улучшить наши прежние представления по данному вопросу. Либо будет разумно обоснована принципиальная нерешаемость вопроса, — и тогда успокоится интеллектуальная совесть.
Извините, я понимаю, что Вам это ни к чему — что это могло бы представить интерес только для верующих. Но так уж вот получается, что в критике религии вы пользуетесь привычными мнениями, которые уже устарели и в этом я Вас должен исправить.
Прошу прощения — я упустил поздравить Вас с половиною срока. От всей души: да будет вторая половина намного короче. Да исполнится эта надежда.
6.8.74
Письмо от 08.08.1974
Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич!
Как тяжело, как грустно читать Ваше сообщение о нас, христианах веры, оказавшихся в контрольной ситуации. И особенно — о новых, при Вас уверовавших христианах. «Судьба поставила чистый эксперимент» — и вывод Ваш ясен: религиозность снижает нравственность человека.
Рассуждая о феномене Ивана Грозного, один мой приятель написал, что этот «православный» государь не только не был христианином, но даже (как и некоторые другие злодеи, знаменитые и безвестные) не был и человеком. Оставляя в стороне проблему «нечеловеков», я воспользуюсь этим примером в одном отношении. Если Ганди можно назвать христианином «анонимным», то Ивана надо назвать христианином «только номинальным». Приходится учредить этот термин, чтобы объяснить себе явление, которое Вы описали.
Недавно я слышал рассказ о священнике, который служит в Эстонии в беднейшем пустом храме. Кругом неверующие и протестанты, никто в церковь к нему не ходит. Но, рассказывают, стоит только в разговоре с любым тамошним жителем вспомнить о нём, назвать его имя — как лицо собеседника оживляется и как-то заметно светлеет. «Тако да просветится свет ваш пред человеки»… Оглядываясь на себя, мы, христиане веры, должны признать, что только очень немногие из нас могли бы получить такую оценку по этому «признаку света». Все мы, остальные христиане веры, должны быть названы христианами только номинальными. Такова действительность, это и открылось в Ваших очень трудных условиях, где всё проверяется. Плохо наше дело.
А когда само обращение в христианскую веру прямо сопровождается у человека отчуждением от ближних, очерствением души — тут я откровенно скажу, что вижу в этом признак душевного заболевания. Некто рассказывал мне, что где-то не так давно совещались психиатры — на тему: как отличать подлинно-религиозные мистические состояния от болезненной мании религиозности. И нашли безошибочный критерий: поведение субъекта в практической жизни. Здоровая мистика сказывается в деятельной доброте. Сожалею, что не записал рассказ обстоятельно. «По плодам их узнаете их». Апостол Павел писал христианам: «Испытывайте себя — в вере ли вы?» Известная классическая схема преподобного аввы Дорофея: окружность, в центре — Бог, радиусы — жизни людей. Чем ближе к Богу — тем ближе к людям. А если ты далёк от людей, не любишь людей — не обольщайся: значит, далёк ты и от Бога. «Как страшно — веровать и не любить!» (из наставлений о. Алексия Мечева, весьма почитаемого московского священника, † 1925). «Черствый христианин» — это невыносимое сочетание слов. Где-то я читал, как один баптист рассказывал в собрании, что когда он стал христианином, то даже кот домашний у него почувствовал это… Именно это время обращения к вере бывает особенно благодатно. А то, что вы описываете, есть болезнь, дискредитация Христианства.
Правду сказать, и агрессивный православный шовинизм представляется мне явлением психической ненормальности. Что же касается неясного упоминания Вашего о социальной пассивности верующего человека, то тут я должен оговориться, что иногда она бывает, на мой взгляд, нравственно оправдана. Проблема не может быть здесь конкретно описана.
8.8.74
Письмо от 10.08.1974
Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич!
В Вашем ответе Паскалю Вы написали, что «проверить документы» всех религий — «на это не хватит ни жизни, ни сил. Тут уже нужен другой образ: не знакомиться с документами на право наследства, а перерывать огромный архив, в котором, возможно, находятся такие документы, а возможно и нет. А ведь пока я разрываю архив, я мог бы возделывать свой виноградник! По-моему, ситуация именно такова».
Я выписал эти Ваши слова, чтобы Вы перечитали их и убедились, что теоретически прав-то всё же Паскаль. Надежды человека на Вечность — только в религии. Отказаться от изучения предмета, такого предмета по мотиву трудности — недостойно исследователя. В этом решении тайно присутствует уже сделанный выбор: Вы уже решили, что документы могут быть только фальшивы, что не может быть у человека надежды на Вечность.
Решение теоретически ложно, но оно сопровождается решением практически трудиться в осуществлении достойной жизни здесь, во времени. Трудиться — даже и без надежды на вечность. И это практическое решение вызывает восхищение. Ведь вот так «без документов», бескорыстно «возделывать свой виноградник» — это и значит на деле зарабатывать право на Вечность.
Возвращаясь к «теории», я должен признаться, что Ваше соображение о необходимости уж если изучать, то изучать не только Христианство, но и другие религии, — соображение это привело меня в некоторое замешательство. А ведь и я не изучал других религий — почему же отдал предпочтение Христианству? Только потому, что это первая религия, которую я узнал, религия родного народа?… Проверяя себя, я нахожу, что нет — не только это. В Христианстве мне открылось такое переживание идеи Святого Бога, которое представляется мне оптимальным. Это — абсолютно; выше этого, драгоценнее этого ничего уже быть не может, таково моё ощущение. Поэтому меня как-то не интересуют другие религии. По пословице — от добра добра не ищут. Но я говорил уже, что все религии истинны в том, что у них есть общего с Христианством — в идее Святого Бога.
Особенная же оптимальность, а следовательно и истинность Христианства — в идее Божественной человечности. Для Вас, гуманиста, это может представить особенный интерес. Вот, позвольте, может быть, Вы не читали или забыли — я приведу здесь случайно сохранившуюся у меня маленькую выписку из одной книги уже названного в этих письмах христианского Философа. «…Мое религиозно-философское миросозерцание может быть, конечно, истолковано, как углубленный гуманизм, как утверждение предвечной человечности в Боге. Человечность присуща Второй Ипостаси Святыя Троицы, в этом реальное зерно догмата. Человек есть существо метафизическое. Этого моего убеждения не может пошатнуть низость эмпирического человека. Мне свойствен пафос человечности. Хотя я убежден и убеждаюсь всё более и более, что человеку мало свойственна человечность. Я теперь часто повторяю: „Бог человечен, человек же бесчеловечен“. Вера в человека, в человечность, есть вера в Бога, и она не требует иллюзий относительно человека»… А в христианском Символе веры — художественный образ: Христос, Вечный Человек на небесном престоле восседает одесную Бога, Отца.