Нет причин спорить со святыми отцами по поводу существа дела, это был бы спор разума с вымыслом, а порой и с откровенным шарлатанством и ложью. Но есть и рациональный момент в философии праведничества. В том, как отцы определяют небесное блаженство, отражены разнообразные реальные стремления и желания духа, естественные и понятные человеку. Есть среди этих определений и явно абсурдные. Так, трудно предположить, что к числу райских блаженств может относиться отсутствие искусств или отсутствие пищи и пития и питание одним воздухом. Но есть среди обещанных блаженств и такие, которые, будучи приемлемы для большинства людей, не могут быть приемлемы для христианства. Тут и золото, и драгоценные камни, услаждающие своим сверканием взор праведников, и, наконец, власть над обновлённым миром. Неизбежно возникает вопрос: праведники ли ещё те, кто будет владычествовать в будущей жизни? И с каких пор могут волновать праведника золото и власть? Святые отцы, сами того не замечая, невольно выразили в описаниях будущей жизни свои тайные помыслы, прямо противоположные христианским догматам и принципам. Морально неприемлемо в будущем блаженстве уже то, что оно обещается в награду за добродетель. Добродетель тем самым становится товаром, который можно выгодно обменять на ценность более желанную – на блаженство.
Парадокс и противоречие христианского взгляда на блаженство состоит в том, что христианину вменяется в обязанность презирать наслаждения земной жизни, но не жизни небесной. «Но наслаждения, обещанные ему Христом, несопоставимо выше земных!» – скажет богослов. Именно поэтому христианин должен отвергнуть их в первую очередь. Ценность наслаждения для него должна быть обратно пропорциональной его влечению к нему: чем соблазнительнее наслаждение, чем труднее устоять против него, тем правильнее христианин поступит, если отвергнет его. Он, своей духовностью настолько превосходящий язычников, должен превосходить их и своим презрением к наслаждениям. Быть рабом наслаждений в земной жизни недопустимо – таков посыл христианства. И тут же оно предлагает христианину быть рабом наслаждений в будущей жизни. Телесны наслаждения или духовны, они всегда желанны. Быть рабом духовных наслаждений не почётнее, чем быть рабом наслаждений телесных. Рабство, независимо от того, кто владеет тобой, ни при каких условиях не почётно, и избежание рабства, а не привязанность к нему должно быть первым стремлением раба. Нигде и никем не произведено точное сравнение телесных и духовных наслаждений, а если бы такое сравнение было произведено, результат для христианства оказался бы неожиданным. Наслаждения духа могут по низменности своей природы намного превосходить наслаждения тела. Удовольствие, получаемое христианами от вида мучений сжигаемых на кострах противников их веры, следует отнести к телесным или духовным? А какого рода было удовольствие, получаемое служителями инквизиции от пыток еретиков? Удовольствие от мести, от ненависти, от злорадства, от злопамятности телесно или духовно? Животное не испытывает удовольствия от мести или злорадства – человек испытывает. Выше человек в этом животного или ниже? После того как удовольствия были неправомерно поделены христианством на низшие телесные и высшие духовные, оно на протяжении веков было занято тем, что навязывало человеку свой взгляд на удовольствие, не имеющий ничего общего с реальностью. Параллельно оно навязывало ему жажду удовольствий, пусть только небесных, не зная, что ещё предложить человеку какой другой идеал. Человек отвергнет всякий идеал, если он не будет связан для него с удовольствием. Признать это христианство не может, но и не признать не может. Отсюда уклончивость и туман в речах отцов, уговаривающих человека отказаться от земных удовольствий ради небесных, которых никто не видел и о которых ничего не известно.
У человека было бы меньше причин для скептического отношения к христианству и насмешек над ним, если бы оно реально способствовало его счастью в этой жизни. Разве трудно было Христу устроить для всех людей блаженную жизнь уже на земле – в дополнение к обещанному блаженству на небе? В последнем обещании никак не проявляется божественная сущность Христа. Но она бы проявилась в устроении им всеобщей счастливой жизни на земле, после чего каждый человек с охотой уверовал бы и в божественность Христа, и в будущую награду. Христос проводит жизнь в мытарствах и обещаниях будущих наград, но он скуп на награды земные. Он очень немногих осчастливил в земной жизни. Между тем достаточно было бы одного его слова, чтобы вечное блаженство сделалось уделом всех людей и в этой, и в будущей жизни. Отчего не нашлось у него такого слова?