всё будет хорошо, эта успокоенность ритуалами, то есть христианство Великого
Инквизитора Достоевского (http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0110.shtml,
глава V) - есть не наша мужская вера, но нечто, приспособленное к запросам
изначально (духовно) слабых существ. Это не что иное, как
"христианство-для-женщин".
Далее, мы находим себе грамотного, очень опытного наставника-духовника,
который через много-много лет послушания ему, привьёт нам сознание, что
христианство - это высокий духовный опыт, это жизненный подвиг, это неустанный
труд по возделыванию и очищению собственной души и развитию духа, по
отслеживанию в себе мельчайших проявлений пошлых страстишек, что это - на самом
высоком уровне - "умная" молитва, непрестанно совершаемая в нашем сердце. И всё
это - во имя преодоления в себе некоей изначальной порочности, всё это также для
очищения души и последующего индивидуального спасения. Конечно, всё это очень
круто, но опять же - неуловимо отдаёт чем-то трусливо-бабским.
И, наконец, нам говорят, что христианство изначально - это глобальный проект
по объединению всех людей в единое конструктивное целое. Это качественная
перестройка всех отношений - личных, политических, экономических - с целью
объединения всего человечества в единый живой, осмысленный и мыслящий,
творческий и чувствующий организм, это преодоление земной ограниченности
человеческого рода, это прежде всего умение найти самого себя, своё призвание и
суметь соотнести его с задачами этого единого целого, это не только работа над
собой, но и постоянный творческий поиск. Христианство - это не свечки в храме,
не верба, и не иконки, висящие на приборной доске автомобиля, но нечто большее -
модель иной, преобразованной Вселенной, это модель отношений людей друг к другу
и к природе в целом, это цель жизни и всего человечества и нас самих. Тут мы
чувствуем, что это и есть настоящее, мужское христианство.
Но увы! - выглядит всё это слишком абстрактно. И потому совершенно непонятно,
как применить эти красивые словеса к нашей индивидуальной личности - в отличие,
скажем, от вполне реальных свечек, просфорок и причастия. Из этой абстрактности,
кстати, очень легко скатиться в подростково-протестантсткое отрицание всего
исторического христианства вообще.
Ну так вот и нужно заняться этим "сведением" общего, абстрактного,
идеального, и своего, конкретного. Только тогда мы и поймём смысл христианства.
Только в этом и может заключаться христианство наше, мужское. С другой стороны,
цельное христианство может слагаться и как результирующая из мужского и женского
его понимания - почему бы и нет? Разумеется, каждый выбирает "в меру своей
испорченности". Но ведь воцерковляющимся христианам никто никогда мужского
понимания не предлагал. Им предлагали вербочки, просфорочки и святую водичку. Им
предлагали христианство, изначально подходящее лишь для женщин.
Совсем не обязательно огульно отвергать то, что было накоплено человечеством
за 2 тысячи лет. Но почему бы нам, мужикам, не заявить о себе, почему бы нам не
отыскать в христианстве наше - общее, творческое, мужское? "Жизнь, имеющая иной,
более высокий смысл, чем просто вращение среди радостей тленного мира. . . Тот,
кто чувствует себя целиком обязанным земле, никогда не будет до конца счастлив"
(В.Шубарт).
Мне скажут, что представленный образ "мужского" христианства - нежизнен, это
религия сильных духом одиночек. Мол, нужно не забывать и о потребностях широких
масс, об их слабости, потребности в утешении, и всё такое. Но двухтысячелетний
опыт "удовлетворения" в первую очередь их плебейских религиозных нужд уже,
считай, провалился. Почему бы не попробовать какой-то другой вариант?
Упаси Бог, автор вовсе не против счастливой семейной жизни и не против детей.
Кот обожает своего Котёнка, старается заботиться о нём, понимать его и общаться
как можно больше. И автор вовсе не против самого потребления, и, подобно всем
смертным, также предаётся всяким утопически-гедонистским мечтаниям - о таком
хорошеньком макси-скутере, типа Suzuki Burgman, чтобы оттягиваться после работы
над текстами, о гараже на охраняемой стоянке, и даже о Thorens"e c тонармом SME
3012. . . Я отнюдь не призываю кем-то там и чем-то там во имя непонятно чего
жертвовать, совершать какие-то невозможные подвиги, следовать за Христом, брать
какие-то ещё кресты. . . Ну разумеется, нет. Каждый живёт так, как ему хочется.
Просто, не делая всего этого, не стоит называть себя христианином. Это не есть
христианство. Это - бабство.
Это злейшая ересь - считать, что богатство, и вообще обеспеченная, сытая
жизнь совместима с учением Христа. Это вещи взаимоисключающие (МФ. 6, 24). Как
невозможно быть одновременно мужчиной и женщиной, так невозможно одновременно
существовать в двух системах ценностей - женской и мужской. Одна из них
неизбежно подчинит себе другую. И даже нетрудно предположить, какая именно: та,
что "прочно стоит на ногах" (то есть женская) начнёт со временем доминировать
над мужской. И не нужно себя по-бабски утешать: мол, я и храм регулярно посещаю,
и неплохие деньги зарабатываю. Так вот: можно не посещать. Самодовольство и
самоуверенность, появляющиеся в душе от этих "неплохих денег" полностью
нейтрализуют любой христианский порыв.
Ну разумеется, если наш "добытчик" спросит обо всём этом в церкви, ему
заявят: уж лучше зарабатывать и посещать храм, чем вообще не делать этого.
Угадайте, почему ответят так? А вот и не угадали: потому что церковь (в отличие
от христианства) - и есть баба. А она, как известно, считает что всё совместимо
со всем. Вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно.
Христианская Церковь в её православном варианте превращает человека в бабу
потому, что ставит как деторождение, так и достижение святости выше, чем любое
настоящее мужское дело, которое оказывается теперь, как минимум, второстепенным.
Вот вам самый показательный, можно сказать, классический пример из нашей
истории.
Последний российский император был слабовольным, малообразованным, зависимым
и упрямым человеком. "Безвольный, малодушный царь", - констатировала Богданович
А. В. ("Три последних самодержца". М., 1990, с. 120). "Хитрый, двуличный,
трусливый государь", - так охарактеризовал Николая II председатель второй
Государственной думы Ф. Головин. "У Николая нет ни одного порока, - записал 27
ноября 1916 г. Палеолог, - но у него наихудший для самодержавного монарха
недостаток: отсутствие личности. Он всегда подчиняется" (Палеолог М. "Царская
Россия накануне революции". М., 1991, с. 126). Министр финансов писал о нём: "
Царь... не имел царского характера... Нужно заметить, что наш государь Николай
II имеет женский характер. Кем-то было сделано замечание, что только по игре
природы незадолго до рождения он был снабжен атрибутами, отличающими мужчину от
женщины. . . Этот лозунг - "хочу, а потому так должно быть" - проявлялся во всех
действиях этого слабого правителя, который только вследствие слабости делал все
то, что характеризовало его царствование" (Витте С.Ю. "Избранные воспоминания",
М., 1991).
А вот что думала о нём сама царица, Александра Федоровна. 13 декабря 1916 г.
она писала ему: "Как легко ты можешь поколебаться и менять решения, и чего стоит
заставить тебя держаться своего мнения... Как бы я желала влить свою волю в твои
жилы... Я страдаю за тебя, как за нежного, мягкосердечного ребенка, которому