няя реальность, "огонь", который Христос хотел "низвести на землю". "Кто близок Мне, тот близок огню", -- говорит Господь в одном из апокрифов. Если человек своим внутренним существом живет в стихии божественного огня, это дарит ему блаженство. Если же своим душевным складом он стоит "вовне", то воспринимает эту "внешнюю" для него стихию любви, от реальности которой он более не может уклониться, как постоянный упрек, как жгучую муку.
Все приведенные выше пассажи в достаточной мере показывают, что учение о полной смерти не согласуется с важными библейскими изречениями. Оставляя со смертью плоть, люди продолжают существовать между смертью и Страшным судом.
Однако нельзя закрывать глаза на то, что соответствующие пассажи и аллюзии чрезвычайно фрагментарны. На поставленный в начале этой главы вопрос о том, что происходит между смертью и Страшным судом, как продолжается начатое на земле продвижение ко Христу, в котором, по апостолу Павлу, христианин должен возрастать до "мужа совершенного", до "в меру полного возраста Христова" (Ефес. 4:13) и которое, однако, прерванное смертью, продолжается между смертью и Страшным судом, -- на этот вопрос не обнаруживается исчерпывающего ответа. Освещаются только отдельные аспекты.
Это отражается и в развитии христианского мышления -- в истории догматики. Раннее христианство прежде всего находилось под мощным впечатлением и под динамическим воздействием события воскресения. То, что ворвалось в ближайшую реальность из далекого будущего -- Судного дня,-благодаря непосредственности переживания переместило сам этот Судный день в осязаемую близость. Так происходит, например, в путешествии, когда далекая цель уже в начале пути является глазу, однако в дальнейшем может опять исчезнуть за лесами и горами, хотя путник все же постепенно к ней приближается. Такое пророчески предваряющее сияние отдаленной цели явно выпало на долю первых христиан в переживаниях порыва, описанных в Деяниях апостолов. Ветер грядущего ворвался в настоящее. В этом контексте и надо, пожалуй, рассматривать так называемое "скорое ожидание", в котором обвиняют пер- [ Стр.57]
вых христиан. Без сомнения, они считали, что Страшный суд должен произойти в скором времени, и видели будущее в "укороченной перспективе", которая нередко свойственна пророческим предсказаниям. Это не значит, что такая перспектива как-то противоречит истинности пророчества, просто ход событий оказывается затем гораздо более сложным, многослойным, длительном, чем представлялось при пророческом созерцании, которое способно "сжать" длительные развития. Но нельзя не учитывать, что в Евангелии уже делаются попытки развеять заблуждение укороченного, "скорого ожидания". Перед входом в Иерусалим Христос рассказывает ученикам притчу, чтобы приглушить лихорадочное близкое ожидание, "ибо Он был близ Иерусалима, и они думали, что скоро должно открыться Царствие Божие" (Лк. 19:11). В притче о десяти девах, рассказанной в последней апокалиптической беседе на горе Елеонской, девы, которые вышли навстречу жениху, долго ждали его -- но "жених замедлил...". Здесь употреблено характерное слово "chronizein" (Мф. 25:5) -то же самое, что и в апокалиптическом пророчестве на горе Елеонской (Мф. 24:48). И если из "апокалипсиса на горе Елеонской" в версиях Матфея и Марка может возникнуть впечатление, что разрушение иерусалимского храма уже означало бы неотложное начало конца мира, в сообщении Луки имеется добавление: "доколе не окончатся времена язычников (kairoi)" (Лк. 21:24).
Вместо того чтобы дешевой критикой отметать "скорое ожидание" как иллюзию, следует, скорее, расценивать его как проблеск грядущего, просиявший вслед за подобным вспышке молнии событием Пасхи. Взор был зачарован окончательным воскресением, посмертные судьбы души, лишившейся плоти, отступали на задний план.
Только когда христианство стало все больше осознавать, что ему придется устраиваться на земле на достаточно долгое время, люди стали задумываться о "промежуточном состоянии" между Пасхальным утром и Страшным судом, протяженность которого все увеличивалась. В представлениях, сложившихся в богословии об этом "промежуточном состоянии", отражается именно фрагментарность библейских высказываний. Так, возникло представление, что умершие пребывают до Страшного суда в состоянии сна ("psychopanny- [Стр.58]
chia"). Или, например, считалось, что душа, судимая сразу после смерти, тотчас же переживает блаженство или муки, а потом, на Страшном суде, к ней присоединится воскресшее тело. Можно спросить: не слишком ли обесценивается Страшный суд, если он просто дополняет уже осуществившееся блаженство или мучение, и не слишком ли снижается интерес к ожидаемому в конце времен великому преобразованию неба и земли, если душа уже в промежуточном состоянии имеет возможность спасительного созерцания Бога ("visio beatifica")? В 1336 году папа Бенедикт II, корректируя своего предшественника Иоанна XXII, торжественно объявил, что блаженные "сами ясно созерцают Бога, Триединого и Единого, каков Он есть", что души святых на небесах "созерцают божественное существо, каковое является перед ними неприкровенно ясно и отчетливо" (булла "Benedictus Deus"). Это было еще раз подтверждено на Флорентийском соборе 1439 года. Таким образом, если "visio beatifica", спасительное созерцание Бога, возможно уже вскоре после земной смерти, то напрашивается вопрос: "Что еще более важное может принести Страшный суд?" О воскресении тела было известно из предания, но никто не мог толком сказать, в чем же состоит его дополнительная ценность. Типичным примером такой невразумительности является фраза в {католическом) "Очерке догматики" Б. Бартмана (Фрайбург, 1923): "После воскресения блаженство, несомненно, возрастает. Спрашивается только, как его объяснить" (S. 566). Здесь отсутствует основанное на духовной конкретике, дифференцированное представление о 'сверхчувственных областях реальности. Переживания "блаженства", посмертно возможные для лишившихся плоти, сведены в одно-единственное застывшее абсолютное понятие, расширение которого уже немыслимо. Констатацией возможного уже после смерти окончательного "visio beatifica" умаляется ценность воскресения тела на Страшном суде. В самом подходе к переживаниям блаженства, выпадающим на долю лишившихся плоти, сказывается односторонность, идущая от платонизма. Совершенно не учитывается та ценность, какую одухотворенное тело воскресения привносит на Страшном суде как орган, позволяющий вечной индивидуальности человека оставаться вполне самою собой [ Стр.59]
и в духовном мире, при всей тамошней взаимосвязанности и общении ("одно живет и действует в другом") быть самостоятельным членом великого небесного братства.