Легенда о Христе представляет синкретическую форму этой всемирной легенды о покинутом младенце.
Рождение его происходит от внеполового зачатия. Человеческий отец относится к нему с отчуждением. Напротив того, связь между ним и его божественным отцом имеет интимный характер и в этом отношении живо напоминает тотемную связь. Бог следит за ним, возглашает о нем прямо с небес: «Сей есть сын мой возлюбленный». Подобно Саргону и Киру, ему с детства обещают царство, а это является причиной жестокого гонения со стороны царя Ирода. Массовое убийство новорожденных младенцев в Вифлееме списано с легенды о Моисее. При этом злоключения младенца Иисуса повторяются дважды. Во-первых, в рассказе о рождении, а, во-вторых, в рассказе о бегстве в Египет.
Отголоски тотемно-звериных элементов тоже повторяются дважды. Во-первых, поклонение скотов при рождении, во-вторых, при крещении, которое тоже является вторым рождением, появление голубя духа святого. Как будет указано, голубь дух святой является одновременно матерью Христа.
Таким же древнейшим характером отличается и последний эпизод, завершающий легенду об Иисусе. Царственный вход в Иерусалим, торжественный апофеоз, крестная смерть, воскресение. Легенда о боге умирающем и воскресающем уходит, как известно, корнями в седую старину. Ее разбирали в литературе много раз до мельчайших подробностей. Фрезер посвятил ее разработке 30 лет весьма напряженной работы. Иисуса сравнивали с фригийским Аттисом и сирийским Адонисом, с вавилонским Таммузом и египетским Озирисом. Все это боги весны, сперва умирающие внезапной, жестокой смертью и потом воскресающие при общих ликованиях. Культ всех этих богов, как и культ Иисуса, первоначально являлся весенним земледельческим культом. Обрядовая мистерия погребения и воскресения весеннего бога, с одной стороны, выражает настроение поклонников и верующих — вначале полное отчаяние, потом переходящее во взрыв ликования. О другой стороны, эта мистерия является магическим воздействием на силу природы затем, чтобы ее оплодотворить и заставить принести обильные плоды. Новые весенние песни являются как бы ежегодным внушением, стремящимся перелить в бескрайную природу новый экстаз возрождения и веры, вспыхнувшей в человеческой душе. Торжественный обряд воскресения весны созвучен воскресению природы. Он рождается и развивается вместе с реальной весной. И рядом с бесчисленными божественными гимнами о воскресении весеннего бога, готового поить своей закипающей кровью, причастить этим свежим и чистым вином все земледельческое человечество, можно процитировать торжественный гимн мужицко-пролетарского поэта, шотландского безбожника, антицерковника Джона Бернса, знаменитую песню Джон-Ячменное Зерно.
В этой мистерии ячменного пива трепещет и живет подлинное воскресение весеннего бога-зерна, а также и причащение верных его свежей пенистой кровью.
И что из того, что все эти верные — только любители пива? Праздник весны, сбросив старинную обрядовую оболочку, сделался чище и цветистее.
Множество разнообразных фактов, относящихся к Сирии, Египту, Малой Азии, Эллинским странам и проч., указывают согласно на мистерию умирающего бога.
Сирийские «вопли об Адонисе» с их неустанным припевом: ai, ai, Adonin соответствовали в Греции плачу о юноше Лине. И самый припев этого плача Lina ailinon и имя юноши Linus ailinus представляет не что иное, как семитический вопль: ai lenu или ai lanu — «увы нам», переделанный по-гречески.
Я решаюсь высказать предположение, что странные семитические слова Иисуса на кресте, которые у Матфея звучат: «элои, элои, лама савахфани», а у Марка уже иначе: «или, или, ламма савахфани», и которые остались непонятны окружающей толпе, представляют лишь отзвук этой же самой жалобы; ai lanu или lenu, осмысленный потом толкованием поклонников.
Звуки «элои, элои, лама» или «или, или, ламма» созвучны жалобе ai lenu и именно об этих звуках толпа говорила с удивлением: «Илью зовет».
Геродот сообщает про Египет, что там тоже есть песня, что поется в стране финикийцев и на Кипре и в других странах и у каждого народа носит она другое имя. Таков напев Ляна у эллинов, египтяне зовут ее Монерос.
Это новое имя опять-таки составляет эллинское искажение египетского плача: mââ-ne-hra — «вернись обратно».
Остатки культа умирающего бога существуют и ныне в некоторых подробностях шиитского погребального праздника о смерти Гуссейна, который сопровождается воплями, кровавым раздиранием лица и груди и пр., совсем как в плаче о Таммузе или Озирисе; также в христианском обряде плащаницы отразился все тот же обряд. Евреи, разумеется, с этими обрядами были знакомы интимнее. Так Иезекииль указывает: «И привел меня Господь ко входу во врата дома Господня, которые к северу, и вот там сидят женщины, плачущие о Таммузе» (Иезек., 8, 14).