Все эти подробности можно считать литературной и художественной разработкой мифа, придающей ему завершение и полноту.
Основными элементами остаются: 1. Чудовище в форме пресмыкающегося, змей, крокодил, дракон. 2. Девица, приносимая в жертву.
Тотемный характер выступает местами чрезвычайно ярко и выпукло.
В вышеприведенном рассказе о жертве крокодилу на острове Буру, бог-крокодил и отданная ему девица становятся благодетелями и покровителями жителей. Они же являются предками всех крокодилов, которые поэтому должны быть почитаемы как боги.
3. Третьим основным элементом рассказа, хотя и возникшим позднее, является юноша-спаситель. Легенда о змие является повсюду легендой о змиеборце.
Каково происхождение этой древней и странной повести? Исследователи более старого типа склонны дать легенде о драконе астральное и солнечное толкование. Дракон это просто бог дождя или просто облако. Змиеборец — это солнце, солнечный свет, гром с молнией и т. д., каждый образ порознь или все вместе взятые, по желанию. Яркие примеры такого толкования можно найти в книге Эллиота Смита «Эволюция Дракона».[24]
Такой метод толкования облегчается тем, что образ дракона или змия играет в фольклоре выдающуюся роль, помимо легенды о жертвах дракону.
В вавилонской космогонии первоначальным образом мира является чудовищный дракон Тиамат, женского пола. Бог Эа, рассекши Тиамат пополам, создал из одной половины землю, а из другой небо.
Однако легенда о жертве дракону имеет слишком определенные земные очертания, чтобы связывать ее с такими небесными и облачными толкованиями. Образ дракона в указанной легенде совсем не расплывается, он обрисован четко и уверенно.
Древний китайский писатель Ванг-Фу так определяет «девять сходств» дракона. У дракона оленьи рога, голова верблюжья, шея змеиная, глаза как у злого духа, чрево как у рака, чешуя как у карпа, когти как у орла, лапы как у тигра, уши как у коровы.
Эллиот Смит находит этот образ составным. Однако довольно посмотреть на любую зарисовку китайского дракона, чтобы видеть, что этот образ сохраняет свою жуткую индивидуальность.
Исследователи реалисты, как Гартланд, для объяснения легенды приводят на память змей, летучих мышей и птиц, аллигаторов и крокодилов. Это относится к самому образу дракона, причем на помощь призывается «сила человеческого воображения», действующая, примерно, как искривленная лупа.
Обе школы единодушно сходятся на том, что всякие сближения дракона с угасшими породами ящеров приходится оставить, ибо об этом говорить могут только люди невежественные в палеонтологии. Гартланд указывает, что гигантские ящеры исчезли за много тысячелетий до появления человека в конце третичного или в начале четвертичного периода. Это, разумеется, верно. Человек был современником мамонта и шерстистого носорога, и нам остались от палеолита рисунки этих животных, сделанных, очевидно, прямо из жизни, с натуры, но мы не имеем древнейших рисунков птеродактиля или рамфоринха. Ибо эти летающие ящеры, первообразы летучего дракона, жили в юрском и меловом периодах.
Однако, нельзя опровергнуть и то утверждение, что последние ящеры могли сохраниться на земле и гораздо позднее в виде таких одиноких и редких чудовищ, которые обоготворялись древнейшим человеком, именно вследствие своей необычности и редкости. Мало того, можно допустить, что воспоминание о крылатых ящерах представляет зоологическое наследство человека, принесенное им еще из антропоидной эпохи. Из зоологической эпохи человек принес не одни только физические особенности, но также и психические, например, восприятия внешних ощущений, простейшие числа и прочее. Уцелевшие крылатые ящеры должны были вплоть до своего полного исчезновения быть настоящей грозою для всего живого.
В одном из своих этнографических романов (Жертвы Дракона), я попытался инсценировать легенду о Драконе и Змиеборце в условиях палеолитического периода. Тема эта для романиста выигрышная, и для меня было естественно перенести назад к последнему Дракону первого драконоборца, причем, разумеется, пришлось сделать его побежденным, а не победителем Дракона. Победителем и избавителем жертвы его сделало потом человеческое воображение и последующая стилизация.
С этой точки зрения, начало змиеборства имело бы характер индивидуально-психологический. Это соотношение героя и толпы. Толпа — поклонники дракона, герой — драконоборец.
Таково художественно-этнографическое задание романа «Жертвы Дракона». На деле, вероятно, было по-иному.