Глава 20. Рождение церковной бюрократии
Мы таким образом переходим к новой черте первоначального христианства. Оно не создало новой семьи, не изменило отношения к женщинам, к рабам, наконец, не укрепило общения имущества. И во все эти явления оно внесло с самого начала довольно неприятный, хотя и неизбежный беспорядок.
Носителями такого беспорядка были странствующие агитаторы, старые и новые пророки, преемники апостолов и сами апостолы. Апостолами кроме «двенадцати» считались и другие странствующие проповедники. В иудейской диаспоре апостолами назывались странствующие сборщики приношений на храм. Основа все таки была экономическая.
Про апостола Павла указано в Деяниях, что он проживал в Коринфе у иудея Аквилы, родом понтянина, стало быть тоже малоазийца, как Павел, одинакого ремесла. Аквилу только-что выслали из Рима вместе с другими иудеями, как неимеющих права жительства. Вместе с Павлом они занимались выделкой палаток. Неясно, между прочим, что это было за ремесло, тканье или шитье, и для кого назначались палатки. Можно думать, что это были грубые палатки из черной шерстяной ткани, назначенные для продажи греческим и эпирским пастухам.
Таким образом, Павел по хозяйственному положению был, что называется теперь, бродячий кустарь-одиночка.
Тем не менее, именно у Павла вырывались наиболее красноречивые вопли о праве получать содержание от христианских общин.
«Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти не работать? Какой воин служил когда-нибудь на своем содержаний? Кто, посадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (1 Коринф., 9, 1–7).
Выдержки эти настолько характерны, что не нуждаются в комментариях.
Любопытно, что Каутский другую выдержку такого же рода сопровождает примечанием: «У какого старого члена интернационала не заболят старые раны при чтении этих увещаний» (о необходимости посылать пожертвования и взносы).[26]
Каутский более прав, чем он сам думает. Сравнение между бюрократией партии с.-д. и бюрократией христианской глубоко и правильно. И в качестве возможных результатов роста партийной бюрократии можно отметить, по собственным указаниям Каутского, развитие партийного оппортунизма, поддержание старого рабства, угодливость богатым и влиятельным членам общины, развитие епископата. Итог: партия перестала быть пролетарской организацией. Каутский, разумеется, применяет свое рассуждение только к христианству. На деле развитие обеих политическо-этических партий, христианства и с.-д. имеет одинаковый характер и, очевидно, повинуется тождественным законам.
Мы встречаем ряд указаний о странствующих апостолах, старых и новых, которые были общинам в тягость и злоупотребляли своим положением. В апокрифе «Учение двенадцати апостолов» находим даже устав: как кормить апостолов, сколько давать; «если останется день или два, тогда он — апостол, а если останется три дня, то это лжепророк. Если уходя лишь хлеба возьмет на дорогу, тогда он пророк. Если попросит денег, то это лжепророк» (Учение 12 апостолов, 11, 4–6).
Не менее беспорядочно и даже предосудительно было поведение пророков в более интимной, половой сфере.
И опять-таки застрельщиком является Павел, с его знаменитым и странным «жалом во плоти». — «Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтоб я не возносился» (2 Коринф., 12, 7).
«Не свободен ли я? Не волен ли я иметь спутницей сестру как сожительницу, как и прочие апостолы и братья господни и Кифа делали (1 Коринф., 9, 1–5).
Дело идет не о браке, Павел вообще против брака, а о чем-то ином.
Апокриф «Деяния Павла» описывает его странствия с юной красавицей Феклой. Там находим описание наружности Павла, использованное впоследствии художниками и романистами: маленький, лысый, кривоногий, длинноносый, — в общем похожий скорее на ангела, чем на человека. Суждение явно пристрастное.
Приключения Павла и Феклы, даже в дошедшей до нас подчищенной редакции, довольно двусмысленны. Очевидно, жало во плоти, действительно, было связано с фигурой Павла.