Никто не ответил ей.
- Ну что ж, понимаю. Я ухожу, - сказала она мертвым голосом.
Но мой отец был не таким человеком, чтобы отпустить ее просто так.
- Я не понимаю, как ты осмелилась прийти сюда, в богобоязненный дом, с таким предложением, - сказал он. - Хуже того, что у тебя нет и тени раскаяния и стыда.
Когда тетя Гэррист ответила, голос ее звучал крепче:
- Чего мне стыдиться? Я не сделала ничего постыдного.
Я только несчастна.
- Ничего постыдного? - Повторил мой отец. - Ничего постыдного произвести на свет насмешку над создателем? Ничего постыдного попытаться вовлечь сестру в свое преступление? - Он перевел дыхание и продолжал тоном проповедника: - враги господа окружают нас. Они пытаются бороться с нами через нас. Бесконечное число раз пытаются они исказить правильный облик, через ненадежных людей среди нас. Ты согрешила, женщина! Взгляни в глубину своего сердца, и ты поймешь, как ты согрешила! Твой грех ослабил нашу оборону, и враги прорвались сквозь нее. Молись, и крест на твоей одежде защитит тебя. Ты утратила бдительность в борьбе за чистоту расы. Так появилось отклонение, а отклонение, любое отклонение от правильного пути, есть богохульство - не меньше! Ты произвела богохульство!
- Всего лишь бедного, маленького ребенка!
- Ребенка, который, если бы тебе удалось это, вырос бы, произвел бы потомство, это потомство увеличивалось бы, заполнило все вокруг мутантами и подобной мерзостью… Вот что случается там, где ослабевает вера и воля. Но здесь это никогда не случится. Наши предки были на правильном пути, и они нам передали правду. Ты хотела предать нас всех! Ты хотела, чтобы наши предки прожили жизнь напрасно! Позор на твою голову, женщина! Теперь иди! Иди домой в смирении, а не в гордыне. Заяви о своем ребенке, как положено по закону. Затем исполняй епитимью, которая на тебя будет наложена. И молись. Тебе много надо молиться. Ты не только богохульствовала, произведя ложный облик, но и в своем высокомерии ты препятствовала закону и согрешила в мыслях. Я милостивый человек и не проклинаю тебя за это. В твоей воле очиститься: падай на колени, молись, молись, чтобы этот твой грех и другие твои грехи были прощены.
Послышались два легких шага. Ребенок издал слабый звук, когда тетя Гэррист закутывала его. Она подошла к двери, отодвинула задвижку, потом сказала:
- Я буду молиться. Да, я буду молиться.
Она помолчала и продолжила крепнущим голосом:
- Я буду молиться, чтобы бог послал немного милосердия в этот ужасный мир. И сочувствия к слабости, и любви к несчастным. Я попрошу его - если это действительно его воля, чтобы ребенок страдал, и его душа была проклята из-за маленького недостатка в теле… Я буду молить его, чтобы сердца самоуверенных людей разбились…
Двери закрылись, и я увидел, как она медленно идет по коридору.
Я осторожно вернулся к окну и смотрел, как она вышла и заботливо уложила белый сверток в коляску. Несколько секунд она смотрела в землю, потом отвязала лошадь, взяла в руки сверток и завернула его в полу своего плаща.
Она обернулась и такой навсегда осталась в моей памяти. С ребенком на руках, в полураспахнутом плаще, из-под которого была видна верхняя часть широкого коричневого креста на ее желтовато-коричневом платье, ничего не видящие глаза, и лицо, как будто высеченное из гранита…
Потом она взяла вожжи и уехала.
В соседней комнате за моей спиной отец сказал:
- Брось! Попытку замены следовало предвидеть. У женщин иногда бывают странные идеи. Я готов был бы простить ей, если б она объявила о ребенке. Но ересь - совсем другое дело. Она опасная и бесстыдная женщина, я никогда не думал, что твоя сестра проявит такую слабость. И как она посмела подумать, что ты покроешь ее преступление. Она же знала, что ты сама дважды подвергалась епитимье. Говорить ересь в моем доме. Этого нельзя допустить!
- Может быть, она не понимала, что говорит, - неуверенно произнесла моя мать.
- Теперь поймет. Наш долг позаботиться, чтобы она поняла.
Мать начала что-то говорить и вдруг заплакала. Я никогда раньше не слышал, чтобы она плакала. Голос отца продолжал объяснять необходимость чистоты в мыслях, так же как и в сердце, особенно для женщин. Он все еще говорил об этом, когда я на цыпочках убежал.
Мне интересно было знать, что неправильного было на теле у ребенка - может, это был лишний палец на ноге, как у Софи. Я так никогда и не узнал об этом.
Когда на следующий день разнеслась новость, что тело тети Гэррист нашли в реке, никто не упомянул о ребенке.
ГЛАВА 8
Когда пришла эта новость, отец включил имя тети Гэррист в нашу вечернюю молитву, но после этого оно никогда не упоминалось. Как будто кто-то стер его из памяти всех, кроме моей. В моей памяти оно, однако, оставалось такой, какой я впервые увидел ее. Я помнил ее лицо, озаренное надеждой, помнил голос, произносящий: «мне нечего стыдится - я только несчастна». Я помнил ее в последний момент, когда она, обернувшись, глядела на дом.
Никто не говорил мне, как она умерла, но я знал, что это не было несчастным случаем. В том, что я случайно услышал, мне многое было неясно, однако это было сильное впечатление - оно тревожило меня, внушая чувство неуверенности по каким-то неясным мне причинам, гораздо больше, чем случай с Софи. В течении нескольких дней я видел во сне тетю Гэррист, лежащую в реке, все еще сжимающую в руке белый сверток, а вода развевала волосы вокруг ее бледного лица, и ее широко открытые глаза ничего не видели. Я был испуган…
Все случилось потому, что у ее ребенка было незначительное отличие от других детей. У него было что-то, или ему недоставало чего-то, что не соответствовало определению человека. Какое-то незначительное отклонение делало его неправильным, не таким, как все дети…
Мутант - так мой отец назвал его. Мутант! Я подумал о настенных надписях. И я вспомнил проповедь гостящего у нас проповедника, отвращение в его голосе, когда он говорил с кафедры:
- Проклятие мутантам!
Проклятые мутанты… Мутант, он враг не только человеческой расы, но и всех пород, созданных господом богом, семя дьявола, вечно старавшегося нарушить божественный порядок и превратить нашу землю, твердыню господа, в непристойный хаос, подобный окраинам. Превратить ее в место без законов, подобно южным землям, о которых мне рассказывал дядя Аксель, где растения, люди и звери являют собой пародии, где правильный образ уступил место немыслимым созданиям, где процветают отвратительные существа, и где дух зла издевается над господом своими непристойными изменениями.
Маленькое отличие было первым шагом к этому…
В эту ночь я искренне молился:
- О, боже, - говорил я, - пожалуйста, боже, позволь мне быть таким же, как и все люди. Я не хочу быть другим. Сделай так, чтобы, проснувшись утром, я был бы как все, пожалуйста. Боже, пожалуйста.
Но утром, проверяя свои способности, я поговорил с Розалиндой и с другими, после чего понял, что молитва не принесла мне никаких изменений. Я оставался тем же самым, что был вчера. Я отправился на большую кухню и ел завтрак, глядя на стену и на надпись:
«Прокляты мутанты перед лицом господа и человека».
И я продолжал бояться.
После того, как молитвы в течении пяти ночей ничего не изменили, дядя Аксель после завтрака попросил помочь ему исправить плуг. Поработав около часа, он объявил перекур. Мы начали молча жевать принесенную еду, так прошло две - три минуты. Потом он сказал:
- Ну, в чем же дело, Дэви?
- Как в чем? - Тупо спросил я.
- Почему в последние дни ты выглядишь так, как будто все время чего-нибудь ищешь? И что тебя беспокоит? Кто-нибудь узнал?
- Нет, - ответил я.
Он вздохнул с облегчением.
- Тогда в чем же дело?
Я рассказал ему о тете Гэррист и ребенке. Заканчивая рассказ, я говорил сквозь слезы - таким облегчением для меня было разделить эту тяжесть с кем-то.
- Ее лицо все время передо мной, - объяснил я ему. - Я никогда не видел такого лица. Я вижу его в воде.