Мы встречались осторожно и не слишком часто. Никто кроме нашей восьмерки не подозревал, что между нами что-то есть. Мы любили друг друга урывками, в редкие встречи, и гадали о том, наступит ли когда-нибудь время, которое позволит нам быть вместе, не скрываясь. И именно случай с Энн сделал нас еще более несчастными. Брак с «нормальным», даже с самым лучшим и добрым, человеком, был совершенно немыслим для нас обоих.
Единственный человек, с кем я мог посоветоваться, был дядя Аксель. Он знал, как и все остальные, о предстоящем браке, но для него было новостью, что Энн одна из нас, и он воспринял это мрачно. Обдумав мое сообщение, он сказал:
- Нет, этого нельзя допустить, Дэви. Вы правы. Последние пять или шесть лет я все время ждал чего-то подобного и все же надеялся, что оно никогда не придет. Ведь вы убеждали ее, не правда ли?
Я кивнул.
- Она не слушает нас. Теперь она пошла еще дальше. Она вообще не отвечает. Она сказала, что все кончено. Она никогда не хотела отличаться от обычных людей, а теперь она хочет быть подобной им, как сможет. Это наша первая серьезная ссора. Она закончила тем, что сказала, что ненавидит всех нас, и что сама мысль о нас… Впрочем, все это сейчас абсолютно неважно. Она стремиться к Алану столь сильно, что отмахивается от всего, мешающего ей. Я… Я никогда не знал, что можно так сильно любить. Она так ослеплена, что не думает о последствиях. Я не знаю, что нам делать.
- Как ты думаешь, сможет ли она жить, как обычный человек? Или это уже слишком трудно? - Спросил дядя Аксель.
- Мы думали об этом, конечно, - сказал я в ответ. - Она может отказаться отвечать. Она так и делает сейчас, ну, как кто-нибудь может отказаться говорить… Но продолжать так?.. Это все равно, что дать обет молчания на всю жизнь. Я думаю, что она не сможет стать обычной и забыть все. Мы все не верим в такую возможность. Майкл говорил ей, что все равно это то же самое, как идти замуж за однорукого. И это просто невозможно, это нельзя сдержать в себе.
Дядя Аксель погрузился в раздумье.
- Вы убеждены, что она сильно увлечена этим Аланом? - Спросил он.
- Она вне себя. Она ни о чем больше не думает, - ответил я. - Прежде, чем она прекратила отвечать, все ее мысли были полны этим Аланом.
Дядя Аксель вновь неодобрительно покачал головой:
- Женщины склонны считать, что они любят, когда им просто хочется замуж. Они чувствуют, что такое оправдание поддерживает их самолюбие. В этом нет ничего плохого, большинство из них всю жизнь сохраняют эту иллюзию, но женщина, которая действительно любит, это совсем другое дело. Она живет в мире, где все старые представления изменяются. Она слепа, у нее только одна боль, все остальные вопросы ее не интересуют. Она пожертвует всем, включая и саму себя, ради своей любви. Для нее это вполне логично, для других это выглядит безумством, а для общества это опасно. А когда у нее возникает чувство вины, и она хочет искупить эту вину, тогда это особенно опасно… - Он вновь замолчал и потом добавил. - Это слишком опасно, Дэви. Угрызения совести… Самоотречение… Самопожертвование… Стремление к очищению - все давит на нее. Сознание тяжести, желание получить помощь, стремление, чтобы кто-то разделил с ней ношу… Раньше или позже… Я опасаюсь, Дэви… Рань… - Он замолчал на полуслове.
Я тоже так считал.
- Но что же мы можем сделать? - Беспомощно спросил я.
Он серьезно посмотрел на меня:
- Готовы ли вы действовать? Один из вас ступил на путь, который угрожает жизни всех восьми. Возможно, не осознавая этого, что не уменьшает серьезности ситуации. Даже если она захочет сохранить верность вам, она рискует всеми вами - достаточно лишь нескольких слов во сне. Имеет ли она право создавать постоянную угрозу вашим жизням только потому, что хочет жить с этим человеком?
Я колебался.
- Если подходить с этой точки зрения… - Начал я.
- Только так и нужно подходить. Имеет ли она на это право?
- Мы пытались отговорить ее, - я пробовал уклониться от ответа.
- И неудачно. Что же теперь? Вы так и будете сидеть, сложа руки, и ждать дня, когда она вас предаст, когда она проговорится и погубит всех вас?
- Не знаю, - все, что я мог сказать ему.
- Послушай, - сказал дядя Аксель, - я знаю человека, который спасся в лодке с несколькими моряками после кораблекрушения. У них было немного пищи и очень мало воды. Один из них пил морскую воду и сошел с ума. Он пытался перевернуть лодку, тогда бы они все утонули. Он был угрозой для всех. В конце концов, они выбросили его за борт, и в результате всем троим стало достаточно пищи и воды до берега. Если бы они этого не сделали, то погибли бы все.
Я покачал головой.
- Нет, - решительно сказал я, - мы не можем этого сделать.
Он продолжал настойчиво глядеть на меня.
- Это не слишком уютный мир для всех, в особенности для тех, кто отличается от других, - сказал он. - Я помню описание дурных земель, сделанное Мортеном. Он писал: «Земля, снизу синяя, в диких разрывинах, будто удары ножей, вылезающих из потрескавшихся камневоротов - в центре неба; мир зазубрин над страшным натиском свисающих глыб, где нет линий без бешенства! В таком мире нельзя выжить, в нем нет места слабому». Может, вы не хотите выжить?
- Не поэтому, - сказал я. - Если бы речь шла об Алане, мы бы говорили иначе. Если бы нужно было выбросить его за борт, мы бы сделали это. Но ты имеешь в виду Энн, и мы не можем сделать этого - не потому, что она девушка, то же самое было бы верно для любого из нас. Мы для этого слишком близки к ней. Я гораздо ближе к ней и остальным нашим, чем к собственным сестрам. Это трудно объяснить, - я прервал себя, стараясь понять, как объяснить ему, чем мы являемся друг для друга. Это невозможно было выразить словами. И я только смог не очень убедительно сказать:
- Это было бы не просто убийство, дядя Аксель. Это было бы гораздо хуже, все равно, что отрубить часть себя… Мы не можем…
- Значит, над вашими головами повиснет меч, - сказал он. - Вспомни, что писал Банев в той книжке: «Новому человечеству, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ним насилие».
- Я знаю, - с несчастным видом согласился я, - но все же выхода нет. Меч внутри нас еще хуже.
Я даже не смог обсудить это предложение с остальными, опасаясь, что Энн сможет уловить наши мысли, но я твердо знал, каким бы было их решение. Я знал, что дядя Аксель предложил единственно возможное решение, но я знал также, что выполнить его невозможно.
Энн больше ничего не передавала, мы не улавливали даже тени ее мыслей, но не могла ли она передавать, или просто не хотела, этого мы не знали. От Рэчел, ее сестры, мы знали, что Энн отзывается только на слова и во всех отношениях ведет себя как нормальный человек, но это все же не давало нам возможности свободно обмениваться мыслями. В последующие недели Энн продолжала молчать, так что можно было поверить, что она отбросила свое отличие и стала «нормальной». Вскоре она и Алан переселились в дом, который построил для них отец на краю своих владений. Раздавались намеки, что она могла бы найти жениха и получше, но вообще свадьба вызвала мало комментариев.
В следующие несколько месяцев мы редко слышали о ней. Она не одобряла посещений своей сестры, как будто хотела оборвать и эту последнюю связь с нами. Мы только надеялись, что она будет более счастлива, чем мы ожидали.
Одним из последствий этого эпизода для нас с Розалиндой было то, что мы более тщательно занялись собственными заботами. Сколько мы помнили себя, мы знали, что поженимся. Это казалось предопределенным в соответствии с законами природы и нашими собственными желаниями. Что касается меня, то я даже не задумывался никогда, может ли быть по-другому. Когда два человека вырастают вместе и мыслями объединяются так же тесно, как мы, к тому же их дополнительно объединяет сознание враждебности окружающего мира, то ничего удивительного, что они начинают нуждаться друг в друге, и постепенно это переходит в любовь.
Но когда они осознали, что любят друг друга, то выясняется, что существуют обстоятельства, которые обусловлены их отличием от нормальных… Они встречают те же препятствия, которые свойственны и нормальным людям в подобной ситуации.