Я в затруднении сидел рядом с ней. Обеими руками она сжала мою руку. Было ясно, что боль в ноге усиливается. Впервые в жизни я оказался в ситуации, которая требовала немедленного самостоятельного решения. И я принял его.
- Так ничего не выйдет. Ты должна снять ботинок, - сказал я ей. - Если ты этого не сделаешь, то навсегда останешься здесь и умрешь.
Вначале она протестовала, но потом вынуждена была согласиться. Она испуганно смотрела, как я разрезал шнурок.
Потом она сказала:
- Отойди! Ты не должен смотреть!
Я заколебался, но детство - это пора, наполненная непостижимыми, но важными условностями, поэтому я отошел на несколько футов в сторону и отвернулся. Я слышал ее тяжелое дыхание. Затем она вскрикнула, и я повернулся.
- Не могу, - сказала она, испуганно глядя на меня.
Я наклонился, чтобы посмотреть, что можно сделать.
- Ты никому не должен рассказывать, - сказала она. - Никогда, никогда! Обещаешь?
Я обещал.
Она была очень храбра. Только несколько всхлипываний.
Когда мне удалось освободить ногу, то она выглядела странно, я имею в виду, что она распухла и была вывихнута, я даже не заметил, что на ней было больше, чем обычно, пальцев.
Я вытащил ботинок из щели между камнями и протянул его ей. Но она не могла натянуть его на свою распухшую ногу. Не могла она, и ступить ногой на землю. Я попробовал нести ее на спине, но она оказалась тяжелее, чем я думал, и было ясно, что мы так далеко не уйдем.
- Я позову кого-нибудь на помощь, - сказал я ей.
- Нет. Я поползу, - ответила она.
Я пошел за ней, держа ботинок в руках. Ей пришлось проделать, таким образом, долгий путь, но она смело пустилась на него. Скоро ее брюки порвались на коленях, а сами колени стали, разбиты и окровавлены. Я не думал, что мальчик или девочка сможет выдержать такой путь, ее мужество внушало мне страх. Я помог встать ей на здоровую ногу и поддерживал ее, пока она указывала мне на свой дом. Оглянувшись, я увидел, что она на четвереньках ползет в кусты.
Я легко отыскал ее дом и, немного нервничая, постучал в дверь. Отворила высокая женщина. У нее были приятные, большие, яркие глаза и красивое лицо. Платье ее было красно-коричневого цвета и несколько короче того, что обычно носили женщины, но традиционный крест был нашит на нем. Он был таким же зеленым, как и платок на ее голове.
- Вы мама Софи? - Спросил я.
Она взглянула на меня и нахмурилась, а затем быстро и тревожно спросила:
- Что с ней?
Я рассказал.
- О! - Воскликнула она. - Ее нога!
Она тяжело посмотрела на меня, затем приставила веник к стене и спросила:
- Где она?
Я ответил ей. При звуке ее голоса Софи выползла из кустов. Мать взглянула на ее распухшую ногу и окровавленные колени.
- О! Моя бедная девочка! - Сказала она, беря ее на руки и целуя. Потом прибавила:
- Он видел?
- Да, - ответила Софи. - Мне очень жаль, мама. Я очень старалась, но ничего не смогла сделать одна. И мне было больно.
Ее мать медленно покачала головой. Потом вздохнула:
- Ну что ж. Теперь уж ничем не поможешь. Держись за меня.
Софи уцепилась за шею матери и вместе мы пошли к дому.
Наставления и заповеди могут быть выучены ребенком наизусть, но они имеют мало общего с конкретными примерами - даже когда конкретный пример перед глазами.
Поэтому я спокойно сидел и смотрел, как раненную ногу вымыли, приложили к ней холодный компресс, перевязали, и не связывал это и утверждение, которое я слышал каждое воскресенье в своей жизни.
«И бог создал мужчину по своему подобию. И бог сказал, что у мужчины должно быть только одно тело, одна голова, две руки и две ноги, на каждой руке должно быть два сустава и одна ладонь, каждая ладонь должна оканчиваться пятью пальцами, каждый палец должен оканчиваться плоским ногтем…»
И дальше.
«Бог создал женщину также по подобию своему, но с разницей, соответствующей ее полу: голос ее должен быть выше голоса мужчины, у нее не должна расти борода, у нее должно быть две груди…»
И так далее.
Я знал все это слово за словом, и однако, вид шести пальцев на ноге Софи ничего не вызывал в моей памяти. Я видел ее ногу, лежащую в руке у матери. Видел, как мать в молчании глядела на нее, затем приподняла, поцеловала и посмотрела на меня со слезами на глазах. Я сочувствовал ее горю - и из-за Софи, и из-за раненной ноги - но ничего больше. Когда перевязка была окончена, я с любопытством огляделся. Их дом был намного меньше нашего, но мне он понравился. У него был более дружеский вид. И хотя мать Софи была расстроена, она не давала мне почувствовать, что я единственное исключение в правильном и благопристойном мире, как обычно делали взрослые у меня дома. Сама комната показалась мне более приятной, хотя на стенах не было поучительных изречений. Наоборот, в комнате было несколько рисунков лошадей, которые мне очень понравились.
Софи уже привела себя в порядок и со смытыми следами слез на лице проскакала на одной ноге к столу. Она взяла меня за руку и гостеприимно спросила меня, люблю ли я яйца.
Потом миссис Вендер велела мне подождать, пока она отнесет девочку наверх. А через несколько минут она вернулась и села со мною рядом. Она серьезно посмотрела мне в глаза. Я чувствовал ее беспокойство, однако его причина была мне не ясна. Я удивился, потому что с моей точки зрения, не из-за чего было беспокоиться, но тяжелые мысли не оставляли ее. Она продолжала глядеть на меня сверкающими глазами, которые были похожи на глаза Софи, когда та пыталась не плакать. Потом она медленно покачала головой и сказала:
- Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был добр к Софи. Я хочу поблагодарить тебя за это.
Я смутился и поглядел на ноги. Не помню случая, чтобы кто-нибудь говорил мне до этого, что я хороший мальчик. Я не знал, как встретить это утверждение.
- Тебе понравилась Софи? - Продолжала она, глядя на меня.
- Да, - сказал я. И добавил: - я думаю, она очень хорошая. Должно быть, ей было очень больно.
- Ты сможешь держать в тайне, в абсолютной тайне то, что узнал, ради нее?
- Конечно, - согласился я, но в моем голосе было некоторое колебание, так как я все еще не знал, в чем заключается секрет.
- Ты… Ты видел ее ногу? - Спросила она, глядя мне в лицо. - Ее пальцы на ноге?
- Да, - сказал я и снова кивнул.
- Вот в этом секрет, Дэвид. Никто не должен знать об этом, кроме тебя. Ты единственный человек, который знает об этом, за исключением ее отца и меня. И никто не должен знать. Никто и никогда.
Последовала пауза. Голос ее умолк, но мысли не оставляли ее, и эти «никто» и «никогда» продолжали звучать. Потом беспокойство ее вновь усилилось, и я неловко постарался выразить в словах то, что чувствовал.
- Никогда и никому не скажу, - заверил я ее.
- Это очень, очень важно, - настаивала она. – Как объяснить тебе?
Но объяснять и не нужно было. Мне и так было ясно, что это очень важно. Слова были гораздо менее выразительны, чем ее лицо. Она сказала:
- Если кто-нибудь узнает, они… Они будут ужасно недобры к девочке, мы надеемся, что это никогда не случится.
Было похоже, что беспокойство ее превратилось во что-то твердое, как железный прут.
- Это потому, что у нее шесть пальцев? - Спросил я.
- Да. Вот об этом-то никто не должен знать. Это будет нашей тайной. Ты обещаешь, Дэвид?
- Обещаю. Я могу поклясться, если хотите, - предложил я.
- Достаточно обещания, - сказала она.
Было трудно обещать держать что-то в тайне от всех, даже от моей двоюродной сестры Розалинды. К тому же в глубине души я был удивлен, почему это так важно? Разве мог быть маленький палец на ноге причиной такого беспокойства? Но у взрослых часто были такие странности.
Мать Софи продолжала глядеть на меня печально, но без слов, пока я не почувствовал себя неловко. Она заметила это и улыбнулась. У нее была добрая улыбка.
- Ну что ж, хорошо, - сказала она. - Мы сохраним это в секрете и никогда не будем об этом говорить.
- Да, - сказал я.
Подойдя к двери, я обернулся:
- Можно мне снова придти к Софи? - Спросил я.
Она колебалась, обдумывая мой вопрос, потом сказала:
- Ладно. Но только, чтобы никто об этом не знал.