Как я смогу жить в этой дворянской руине? И однако же было в этом уголке какое-то грустное очарование; я мог бы бродить по разбитому мрамору гостиных; да и вообще я предпочитал для ночного сожительства летучих мышей сборщикам налогов и клопам вдовы. Быть может, думал я, мне удастся вставить стекла, заказать в Турине комариную сетку, чтобы спастись от малярии, вернуть жизнь мрачным, разрушающимся стенам дворца. Я сказал хромому, который ждал меня на площади со своей разделанной козьей тушей, чтобы он написал в Неаполь, и стал подниматься к дому.
Подойдя к ограде Обрыва стрелка, я увидел на площади белокурого высокого крепкого юношу в городской рубашке с короткими рукавами, который вышел из хижины с тарелкой дымящихся макарон, перешел площадь, поставил тарелку на стену и, призывно свистнув, тотчас же вернулся туда, откуда пришел. Я остановился на расстоянии, с любопытством наблюдая, что будет с этой едой.
Тотчас же из дома напротив вышел высокий темноволосый очень красивый юноша с бледным, печальным лицом, одетый в серый, элегантно сшитый костюм. Он подошел к стене, взял тарелку с макаронами и вернулся обратно. Дойдя до порога, бросил подозрительный взгляд на окна и на пустую площадь, обернулся ко мне, улыбнулся, послал дружеский привет рукой и тотчас же, наклонившись, чтобы войти в низкую дверку, исчез в доме. Дон Козимино, маленький горбатый почтарь, запирал в это время свою контору и из своего потайного угла все видел, как и я. Заметив мое изумление, он кивнул мне в знак понимания; и я прочел сочувствие в его грустных и проницательных глазах.
— Эта сцена, — сказал он мне, — разыгрывается каждый день в этот час. Это ссыльные, как и вы.
Блондин — коммунист, каменщик из Анконы, замечательный парень. Другой — студент факультета социальных наук из Пизы. Он тоже коммунист, был офицером милиции. Он из очень скромной семьи, но ему не дают пособия, потому что его мать и сестра — учительницы и считается, что у них есть средства содержать его. Раньше ссыльные могли бывать вместе, но несколько месяцев назад дон Луиджи Магалоне дал приказ, чтобы они не смели даже видеться. Эти двое из экономии питались вместе, теперь же готовят пищу по очереди — сегодня один, завтра другой, и тот, кто приносит тарелку на стену, успевает вернуться домой прежде, чем другой выйдет, чтобы взять ее. А если они вдруг встретятся, бог знает, как это будет опасно для государства!
Мы вместе поднимались наверх — дон Козимино жил с женой и детьми недалеко от дома вдовы.
— Дон Луиджи очень усердно следит за такими вещами. Он стоит за дисциплину. Они обдумывают все вместе — он и бригадир. С вами, надеюсь, будут обращаться иначе. Но, во всяком случае, не огорчайтесь, доктор! — Дон Козимино с участием смотрел на меня снизу вверх.
— У них мания разыгрывать полицейских, и они хотят все знать. У каменщика были неприятности. Он беседовал с крестьянами и пытался разъяснить им теорию Дарвина о том, что человек происходит от обезьяны. Я не дарвинист, — и дон Козимино иронически улыбнулся, — но я не вижу ничего плохого, если кто-нибудь этому верит. Дон Луиджи, конечно, узнал об этом. Он устроил страшную сцену. Если бы вы слышали, как он шумел! Он кричал каменщику, что теория Дарвина направлена против католической религии, а что католицизм и фашизм — это одно и то же, и что поэтому говорить о Дарвине значит выступать против фашизма. И он даже написал в квестуру Матеры, что каменщик ведет подрывную пропаганду. Но крестьяне любят этого парня. Он хороший и все умеет делать.