Я поднимался из могилы, чтобы поговорить с ним; предлагал ему тосканскую сигарету, которую он торопливо зажигал, воткнув в мундштук, сделанный из кости правой задней ноги зайца, почерневший от времени. Старик облокачивался на заступ (он постоянно рыл могилы); иногда он наклонялся, чтобы поднять с земли человеческую кость; он держал ее некоторое время в руке, продолжая разговаривать, потом отбрасывал в сторону. Вся почва была усеяна костями. Эти белые, истлевшие древние кости торчали из старых могил, разрушенных водой и солнцем. Для старика, как, впрочем, и для всех здешних жителей, кости, мертвецы, животные, дьяволы были чем-то обычным, связанным с простой каждодневной жизнью.
— Поселок построен на костях мертвецов, — говорил он мне на своем непонятном жаргоне, клокочущем, как подземная вода, которая прорывается неожиданно среди камней, и делал своей беззубой дырой, заменявшей ему рот, какую-то гримасу, которая, быть может, означала улыбку. Если я пытался заставить его объяснить, что он хотел этим сказать, он меня не слушал, смеялся и повторял неизменно все ту же фразу, отказываясь к ней что-нибудь прибавить.
— Да, да, поселок построен на костях мертвецов.
Старик был прав во всех случаях — говорил ли он о чем-либо в переносном, символическом смысле или в буквальном. Когда через некоторое время подеста приказал вырыть недалеко от дома вдовы котлован, чтобы заложить фундамент домика — творения фашистского режима, — который должен был стать резиденцией балиллы[19], на глубине двух пядей были обнаружены кости мертвецов; их были тысячи, и в течение нескольких дней через поселок ехали груженые повозки, которые перевозили останки наших древних предков, чтобы сбросить их как попало с Обрыва стрелка. Сравнительно недавно в могилах, находившихся под полом рухнувшей церкви Мадонны дельи Анджели, покоились кости умерших; они еще не так истлели, как те, на кладбище; на некоторых еще были куски мяса и высохшей кожи, и собаки вырывали их и оспаривали друг у друга, бегая по улице с берцовыми костями в зубах и бешено лая. Здесь, где время не движется, естественно, что кости похороненных совсем недавно, довольно давно и очень давно одинаково находятся под ногами прохожих. Похороненные у церкви Мадонны дельи Анджели — самые несчастные, так как их могилы разрушены. Не только собаки и птицы расхищают останки — в этой липкой пугающей пропасти, куда сползли постройки, бывают и более страшные посетители. Однажды ночью, не так давно, несколько месяцев или несколько лет тому назад (старик не мог указать точно, потому что границы времени для старого заклинателя волков были неопределенны), он возвращался из района Гальянелло; взойдя на холм против церкви, на тимбоне Мадонны дельи Анджели, почувствовал во всем теле странную усталость и должен был присесть на ступеньку часовенки. Он не мог подняться и идти дальше: кто-то мешал ему. Ночь была черная, и старик ничего не мог разобрать в темноте; но он слышал звериный голос, который звал его по имени из пропасти. Это дьявол, спрятавшись среди мертвых, загородил ему дорогу. Старик перекрестился, и демон начал скрежетать зубами и выть от боли. В темноте старик на мгновение заметил, как коза испуганно проскакала по обломкам церкви и исчезла. Дьявол, завывая, убежал в пропасть. — Ух! Ух! — кричал он, исчезая. И старик внезапно почувствовал себя свободным, отдохнувшим и, сделав несколько шагов, оказался в поселке. Впрочем, приключения такого рода случались с ним бесконечное число раз. И если я его спрашивал, он мне рассказывал о них, не придавая этому никакого значения. Его жизнь была такой длинной, что подобных встреч не могло быть мало. Он был так стар, что во времена разбойников был уже юношей. Я не мог узнать наверное и не мог заставить его высказаться определенно, не был ли он сам, что вполне вероятно, разбойником; но, конечно, он знал знаменитого Нинко Нанко и описывал мне его подругу, разбойницу Марию из Пасторы, которая, как и он, была уроженкой Пистиччи, так, как будто видел ее вчера. Эта Мария из Пасторы была очень красивая крестьянка и жила со своим любовником, странствуя по горам и лесам в мужском костюме, всегда на лошади, грабя и сражаясь. Шайка Нинко Нанко была самой жестокой и дерзкой во всем районе; Мария из Пасторы принимала участие во всех делах: в набегах на усадьбы и поселки, в засадах, в резне, в кровавой мести. Когда Нинко Нанко собственными руками вырывал сердце из груди захваченного в плен стрелка, Мария из Пасторы подавала ему нож. Старый могильщик помнил ее очень хорошо, и что-то похожее на нежность появлялось в его странном голосе, когда он описывал, какая она была высокая, красивая, белая и розовая, как цветок, с толстыми черными косами до пят, державшаяся прямо в седле. Нинко Нанко был убит, но старик не мог мне сказать, как умерла Мария из Пасторы, эта богиня крестьянской войны. Она не умерла и ее не схватили, говорил он мне; ее видели в Пистиччи, одетую во все черное; потом она исчезла в лесу верхом на лошади, и никто ничего о ней больше не слыхал.