На стол, кроме макарон с соусом Паппоне, была подана ветчина, постная, но сочная, нарезанная большими ломтями, совсем иного вкуса, чем наша северная ветчина, и она показалась мне великолепной. Я похвалил ее Приско, и тот сказал мне, что ветчина привезена с гор; он сам ездил закупать ее у крестьян самых высоких и далеких селений. Это были очень маленькие окорока, и стоили они четыре лиры килограмм. Когда я сказал Приско, что в городе она стоит по крайней мере в пять раз дороже, в его живом уме сразу созрел план предприятия. Он предложил мне, если у меня есть друзья, которые могли бы заняться торговлей, создать с ним компанию по продаже ветчины; он мог бы закупать ее в горах, а я через моих знакомых — продавать. Правда, сейчас много ее не купишь, но, может быть, в будущем удастся увеличить производство. У меня нет никакой коммерческой жилки, и, может быть, поэтому его предложение показалось мне блестящим. Я ответил, что, поскольку уже упоминался Гарибальди, я тоже позволю себе сказать, что могу поступить как он, потому что при обстоятельствах, сходных с моими, он начал продавать свечи, а между свечами и ветчиной я не вижу большой разницы. Охваченный пылом новизны, я написал одному приятелю, который вывозил и продавал самые разнообразные вещи в самые необычные места мира. Через некоторое время он сообщил мне, что ветчина его не интересует, что хотя она и очень хороша, но тамошние покупатели привыкли к другой, что для ее продажи пришлось бы создать предприятие, не соответствующее малому количеству товара; вместо этого он спрашивал меня, нельзя ли найти дрок, на который теперь, во времена автаркии, весьма большой спрос. Дрок — это единственный цветок здешних пустынь, он растет всюду на сухих кустарниках и служит пищей козам. Но мой коммерческий энтузиазм к тому времени остыл, и дело заглохло.
Быстро прошел этот первый вечер в компании, за деловыми проектами, веселыми историями, воспоминаниями о Гарибальди. Чудовище из Бриндизи пошел спать в свой грузовичок, чтобы самому охранять ночью от покражи свои материи; возчики с наступлением темноты уехали в Трикарико, только Паппоне и я остались у Приско; поэтому каждый из нас мог занять комнату, не деля ее ни с кем в эту ночь. Я хотел рано встать на другое утро и спуститься вниз, к Базенто, чтобы зарисовать Грассано таким, каким я видел его снизу, со станции, высоко поднятым к небу, как некий воздушный город. Антонино, узнав о моих намерениях, предложил себя в попутчики; на рассвете он ждал меня у дверей с мулом, который должен был везти холсты и мольберт, и группой друзей, пожелавших тоже отправиться со мной. Здесь были Риккардо Кармело, чернорабочий-велосипедист, рассказывавший о монакиккио, столяр, портной, два крестьянина и двое-трое мальчишек. Погода хмурилась, дул ветер, но можно было надеяться, что дождя не будет. В холодном рассеянном свете все казалось рельефней и, может быть, менее печальным в своей монотонности, чем при немилосердно палящем солнце; была как раз такая погода, какую я предпочитал для своей новой картины. Младший сын Приско присоединился к нашей компании. Капитан попрощался с нами у дверей: дорога была слишком длинна для его хромой ноги. Мы начали спуск по крутой тропинке; впереди бежал наш вестовой — Барон; избегая изгибов и поворотов дороги, можно через восемь-десять километров дойти до глубины долины. По этой самой дороге и почти в той же компании я спустился однажды августовским полднем, чтобы выкупаться в Базенто, в уединенном месте, где река образует непроточную канаву, по берегам которой растет несколько тополей, кажущихся перенесенными из другого пейзажа, по чьей-то причуде приплывшими и проросшими здесь. Раздевшись донага в полуденном августовском зное, мы погрузились в речку; мои товарищи ловили руками рыбу, притаившуюся в ямах илистых берегов; и они поймали нескольких рыбешек этим первобытным способом. Рыбачить в этих реках запрещено, потому что рыба должна уничтожать личинки комаров; но никто не обращает внимания на запрет; весь год у бедняков Грассано так мало еды, что рыбное блюдо кажется небесным даром. Потом мы обсохли на солнце под стрекот цикад и жужжание комаров на раскаленной, точно рефлектор, глине… Теперь же, напротив, воздух был свежий; но пейзаж не изменился; только из желтоватого стал сероватым. Мы дошли до места, которое мне казалось подходящим для работы, и я остановился. Со мной остался Антонино, который считал своей привилегией подавать мне тюбики краски, когда в них появлялась надобность, и мальчик, чтобы пасти мула, жевавшего солому. Остальные спустились к реке, надеясь удачно половить рыбу, а я начал рисовать.