— Он не такой, как все дети. Мадонна ди Виджано кормила его грудью в волчьей берлоге. Кто знает, что из него выйдет. Пойдем в Гроттоле, погадаем. В Гроттоле, — говорила Маргарита, — жил тогда предсказатель, который очень правильно гадал. Мы пошли к нему, заплатили лиру, и он передал нам все, что случилось, будто сам все видел. Но потом его лицо омрачилось и он сказал, что ребенок в шестилетнем возрасте упадет с лестницы и умрет. Так оно и вышло. В шесть лет мой бедный мальчик упал с лестницы и умер. — Маргарита плакала.
И другие дети были похищены и унесены по воздуху и потом найдены с помощью черноликой Мадонны. Однажды исчез ребенок всего нескольких месяцев, и нашли его на одном дереве, что стоит рядом с часовней святого Антония, в десяти километрах от поселка, на полдороге между Грассано и Гроттоле. Это дьявол унес его туда, а святой Антоний позаботился о нем. Но единственный из унесенных детей, с семьей которого мне удалось познакомиться, был сын Маргариты.
Наконец наступил вечер спектакля. Дождь перестал, звезды блестели, когда я отправился в конец селения. Во всем поселке не было ни одного зала, ни одной гостиной, которые могли бы быть использованы для театра; актеры выбрали какой-то винный погребок или пещеру, наполовину врытую в землю; туда принесли парты из школы и поставили на притоптанную землю. В глубине построили маленькую сцену, отделив ее ветхим занавесом. Помещение было битком набито крестьянами, которые восторженно ожидали начала представления. Была показана пьеса Габриэля д’Аннунцио «Факел над Моджо». Конечно, я думал, что буду скучать на этой риторической драме, разыгранной неопытными актерами, и не ждал в этот вечер ничего, кроме новизны впечатлений. Но все оказалось совсем иначе. Эти божественные женщины с громадными пустыми глазами, с жестами, полными сдержанной страсти, неподвижные, как статуи, играли великолепно; и на сцене, шириной в четыре шага, они казались огромными. Вся риторика, замысловатость языка, чванная пустота трагедии исчезли, и осталось то, что должно было быть и чего не было в произведениях д’Аннунцио, — суровая жизнь, полная неугасимых страстей в мире земли, не знающем времени. Впервые произведение поэта из Абруцц показалось мне прекрасным, освобожденным от всякого эстетизма. И я понял, что этим очищением произведение обязано не столько актрисам, сколько публике. Крестьяне следили за событиями с глубоким интересом. Деревни, реки, горы, о которых говорилось в пьесе, были недалеко отсюда. Крестьяне знали их, это были такие же земли, как и у них, и они громко выражали свое одобрение, слыша эти названия. Духи и демоны, которые появлялись в трагедии и влияние которых чувствовалось за событиями, были теми же духами и демонами, что живут в здешних пещерах и глинах. Присутствие крестьян делало все естественным, возвращенным в свою подлинную атмосферу, в их замкнутый, безнадежный, непередаваемый мир. В этот вечер трагедия предстала очищенной актерами и публикой от всего «даннунцианского», в ней сохранилось только основное, неприкрашенное содержание, которое крестьяне воспринимали как что-то очень близкое. Это была иллюзия, но она казалась правдой. Д’Аннунцио действительно вышел из крестьян; но он был итальянским литератором, а потому не мог не предать их. Он уехал отсюда, из непередаваемого мира, и захотел облечь его в сверкающую одежду современной поэзии, полной выразительности, чувственности, ощущения времени. Поэтому он низвел этот мир до простого орудия риторики, эту поэзию — до пустоты языкового формализма. Его попытка могла привести только к предательству и провалу. От этого гибридного союза могло возникнуть только чудовище. Сицилийские актрисы и крестьяне Грассано бессознательно проделали обратный путь; они отбросили эту фальшивую одежду, оставив свою, крестьянскую, сущность; и это растрогало и взволновало их. Два мира, дурно соединенные в эстетизирующей пустоте, вновь разъединились, так как никакая связь между ними невозможна, и за этой волной ненужных слов крестьяне разглядели правдивые образы — Смерть и Судьбу.
На следующий день я был приглашен на завтрак к синьору Орландо, брату известного журналиста, жившего в Нью-Йорке. Это был высокий, серьезный и меланхоличный человек. Он жил замкнуто в своем маленьком особняке в уединенной части поселка; противник современных властей, он старался держаться как можно дальше от всех местных дел. Я рисовал обложку для одной из книг его брата; это и послужило предлогом для нашего знакомства, и он был со мной очень любезен. Он еще соблюдал старинные обычаи Лукании: его жена не ела за столом с нами. Мы, сидя одни, говорили о крестьянах, о малярии, о сельском хозяйстве, о различных сторонах проблемы Юга. Я встретился в этот день с одним ссыльным туринским бухгалтером, мелким служащим профсоюза, сосланным сюда, по его словам, как козел отпущения, за скандальные хищения средств в профсоюзных кассах, произведенные его начальниками. Он нашел работу — вел конторские книги в одном из самых больших имений Грассано; он показывал мне их. В этом большом имении сеяли только пшеницу, согласно директивам властей. В урожайные годы, несмотря на весь уход и удобрения, удавалось собрать урожай лишь в девять раз больше потраченных семян, в другие годы и того меньше, а иногда урожай лишь в три-четыре раза превышал вес семян. Требование сеять пшеницу было безумием в экономическом отношении. На этих землях дают хороший урожай только миндаль и маслины; и особенно важно вновь покрыть землю лесами и пастбищами. Крестьяне получают голодную плату. Я вспомнил день моего приезда. Это было в разгар жатвы— длинные вереницы женщин поднимались с нолей на берегах Базенто вверх по нескончаемой дороге, неся на голове мешки с зерном, как грешники в аду под палящим солнцем. За каждый принесенный в поселок мешок они получали лиру. А внизу, в полях, была малярия. Но многие считали, будто единственной причиной здешних бедствий является крупное землевладение и достаточно разбить большие хозяйства на мелкие — и земля будет, как говорится, спасена. Это утверждение не имеет основания. Условия жизни мелких владельцев земли в Гальяно не лучше, а даже, может быть, хуже, чем у здешних безземельных крестьян. Что же делать при таких условиях?