— Это все анонимные письма, они их написали бог знает сколько! Джибилиско был на прошлой неделе в Матере. Там не знают, что вы благословение для поселка. Но я возьму это дело в свои руки. Мы тоже имеем влияние в префектуре, этот запрет скоро будет снят. Как досадно получается! — «И она пыталась утешить меня кофе и сладостями. Но вопрос не терпел промедления, и хотя донна Катерина была на нашей стороне, дон Луиджино не желал ничего знать.
— Не могу, у меня слишком много врагов. Если узнают, я потеряю место. Я должен подчиняться распоряжениям квестуры.
Дон Андреа, старый учитель, соглашался с ним; он тихо подремывал, исподтишка проглатывая сладкий пирожок. Дискуссия продолжалась, но ни к какому решению не пришли. Подесте, любившему разыгрывать из себя друга народа, не хотелось отказывать мне в присутствии крестьянина. Однако страх победил все.
— И потом, существуют же другие врачи. Попробуй позвать кого-нибудь из них.
— Они никуда не годятся, — сказал крестьянин.
— Он прав, — кричала донна Катерина, — дядя слишком стар; а о другом не стоит и говорить. И потом в такую погоду, по такой дороге они не захотят ехать.
Крестьянин поднялся.
— Я пойду за ними, — сказал он и ушел.
Его не было почти два часа, и все это время семейный совет продолжался без всякого результата.
Хотя меня и поддерживала донна Катерина, но мне не удавалось преодолеть страх подесты: слишком необычным и ответственным был для него этот случай. Вскоре крестьянин вернулся с двумя листками бумаги в руке; на лице его было написано полное удовлетворение результатом, которого он достиг в жестокой борьбе.
— Ни один врач не может поехать, они больны. Оба дали мне письменные подтверждения. Теперь вы должны отпустить дона Карло. Посмотрите! — И он положил оба листочка перед доном Луиджино. Крестьянину удалось, пустив в ход все свое красноречие, а быть может, и угрозы, заставить обоих врачей написать, что из-за дурной погоды, преклонного возраста и плохого состояния здоровья они физически не могут отправиться в Пантано; в отношении старого доктора Милилло это была чистая правда. Теперь крестьянину казалось, что ничто уже не может помешать мне. Но подеста не был убежден и продолжал упорствовать. Он послал за канцеляристом муниципалитета, зятем вдовы, честным человеком; тот сказал, что нужно меня отпустить. Пришел доктор Милилло. Он был в дурном настроении, так как ему выразили недоверие, но он не противился моему отъезду.
— Только пусть заплатят вперед! Ехать в Пантано! Даже за двести лир не поехал бы.
Но время проходило, много чашек кофе было выпито, много печенья съедено, а мы не сдвинулись с мертвой точки. Я предложил позвать бригадира — может быть, он захочет взять на себя ответственность за мою поездку, и тогда подеста, не слишком себя компрометируя, мог бы согласиться. Так оно и случилось. Бригадир, узнав, в чем дело, дал разрешение ехать и сказал, что он доверяет мне и отпускает без сопровождения, что жизнь человека должна стоять выше всяких соображений. Наступил момент всеобщего подъема; даже дон Луиджино выразил удовлетворение этим решением и, чтобы показать мне свое доброе расположение, послал за плащом и высокими сапогами, которые, по его словам, будут мне необходимы в оврагах. Между тем наступил вечер. Они должны были разрешить мне провести ночь на хуторе и вернуться только на следующий день. И вот я, сопутствуемый приветствиями и советами, выехал из поселка в сопровождении крестьянина с лошадью и Барона.
Погода прояснилась. Снег и дождь прекратились. Ветер расчистил небо, и круглая светлая луна показалась между разорванных бегущих облаков. Как только мы спустились с крутой мостовой поселка, направляясь к Тимбоне делла Мадонна дельи Анджели, мой спутник, который вел все время лошадь на поводу, остановился, чтобы посадить меня в седло. Я уже много лет не ездил верхом, а ночью по таким обрывам я предпочитал идти пешком. Я сказал, чтобы он ехал на лошади, а я пойду быстрым шагом. Он посмотрел на меня так изумленно, как будто весь мир пере вернулся. Он, крестьянин, поедет на лошади, а я, синьор, пойду пешком! Никогда этого не будет! Я измучился, убеждая его; наконец он с неудовольствием согласился последовать моему совету. Мы помчались по направлению к Пантано. Я спускался большими шагами по обрывистой тропинке, лошадь следовала за мной вплотную, так что я чувствовал на себе ее горячее дыхание и слышал цокот копыт по грязи. Я шел, как преследуемый, по неведомым местам, возбуждаемый ночным воздухом, тишиной, быстрой ходьбой, и у меня было легко на душе. Луна заполняла небо и, казалось, лилась на землю. Подо мной была земля, далекая, как луна, белая от ее молчаливого света, без единого растения или травинки, истерзанная, изрытая, изборожденная, продырявленная вечными водами. Глины устремлялись к Агри буграми, пещерами, извилинами, причудливо меняющимися в игре света и теней, и мы молча искали дорогу в этом лабиринте, созданном веками землетрясений. Мне казалось, что я лечу легко, как птица, над этим призрачным пейзажем.