Взгляните на это с точки зрения современного человека. Представьте группу почитателей, скажем, Дж. Ф. Кеннеди. Они собираются, чтобы снова и снова подчеркнуть, какой яркой личностью он был, каким незаурядным политиком, как боролся за гражданские права. Но вряд ли они особо празднуют тот факт, что Кеннеди был убит Ли Харви Освальдом! А вот ранние христиане делали как раз что-то в этом роде. Как это объяснить? Лично я объясняю это так: они понимали, что именно гибель Иисуса была необходимым шагом к Его великой победе. Убийство не было последним словом; последним словом было то, что Он победил смерть, восстав из мертвых. Они праздновали Его казнь, потому что были уверены, что видели Его живым, восставшим из гробницы!
— А крещение? — спросил я.
— Ранняя церковь унаследовала форму крещения из иудаизма. Это было так называемое крещение прозелитов. Когда язычники хотели принять закон Моисеев и жить по нему, иудеи крестили их властью Бога Израиля. Однако по Новому Завету людей крестили во имя Бога-Отца, Бога-Сына и Бога — Святого Духа, а это значило, что Иисуса действительно считали Богом в полном смысле слова. Кроме того, крещение, как и причастие, было символом смерти Иисуса. Погружение в воду символизировало Его смерть, а появление из воды — Его воскресение и новую жизнь.
Я перебил:
— Вы хотите сказать, что эти таинства не были попросту позаимствованы у так называемых мистических религий?
— Именно! — ответил Морлэнд. — Во-первых, нет никаких оснований считать, что до новозаветной эпохи в этих религиях существовала вера в умерших и воскресших богов. Так что если что и было «позаимствовано», то как раз у христианства! Во-вторых, обряд крещения пришел из иудейских обычаев, к которым иудеи относились очень ревностно, не подпуская и близко ничего языческого или эллинского. И, наконец, в-третьих: эти два таинства восходят к периоду самого раннего христианства, то есть ко временам, когда другие религии еще не могли оставить свой след на восприятии смысла и значения смерти Иисуса.
Прежде чем перейти к этому — последнему — примеру, Морлэнд заметил:
— Когда происходит переворот в культуре, историки всегда ищут события, которые могли бы к нему привести.
— Верно, — согласился я.
— Тогда поговорим о том, как зародилась христианская церковь. Совершенно очевидно, что она возникла вскоре после смерти Иисуса и разрасталась столь стремительно, что за какие-то двести лет дошла до дворца Цезаря в Риме! Более того, христианство одержало победу над другими идеологиями и постепенно охватило всю Римскую империю.
— Если бы вы были каким-нибудь марсианином, глядящим вниз на Землю I века, кому, с вашей точки зрения, предстояла бы долгая жизнь — христианству или Римской империи? Вряд ли вы поставили бы хоть самую малую монетку на разношерстную компанию, повсюду сеявшую весть о том, что некий распятый плотник из захолустья восстал из гроба, поправ смерть! Однако проходит двадцать веков — и мы называем своих детей Петрами и Павлами, а собак — Цезарями и Неронами! Мне нравится, как сказал об этом Моул (C. F. D. Moule), кембриджский исследователь Нового Завета: «Если появление церкви Иисуса Назареянина — явление, неопровержимо засвидетельствованное в Новом Завете, — прорывает в истории дыру размером с Воскресение, то чем светскому историку заткнуть эту прореху?»[131]
Мне показалось, что это не самый сильный из аргументов Морлэнда, поскольку другие религиозные движения тоже стремительно зарождались и распространялись. Однако косвенные доказательства опираются не на один отдельно взятый факт, но, скорей, на совокупность фактов, ведущих к неоспоримому выводу.
С точки зрения Морлэнда, вывод этот был более чем ясен:
— Допустим, кто-то, рассмотрев все эти косвенные свидетельства, все-таки придет к выводу, что Иисус не воскресал из мертвых. Что же, имеет право. Однако ему придется предложить альтернативное объяснение всем пяти перечисленным фактам. Имейте в виду, факты верны, это бесспорно; вопрос только в том, как их объяснить. И я никогда не встречал лучшего объяснения, чем Воскресение.
Я мысленно «прокрутил» в голове все пять фактов: готовность апостолов умереть за истину, которую они узнали и пережили; переворот в жизни и сознании скептиков, таких, как Иаков и Савл; радикальные перемены в иудейских социальных институтах, лелеемых веками; внезапное появление таинств причастия и крещения; на удивление стремительное зарождение и распространение христианства. Перебрав их в памяти, я вынужден был согласиться с Морлэндом: объяснить все эти пять фактов может Воскресение — и только Воскресение. Ни одно другое объяснение и близко не подходит. А ведь это лишь косвенные свидетельства! Прибавив к ним мощные аргументы в пользу опустевшей гробницы Иисуса и убедительные доказательства Его явлений после Воскресения, я уже не сомневался в том, что «дело о Христе» можно считать закрытым.