Все эти разногласия благополучно разрешились бы, если бы ранние христиане могли просто прочесть в Евангелиях то же, что Иисус говорил им из иного мира. Однако этого не произошло. Споры длились очень, очень долго, — а значит, христиане разграничивали то, что происходило при земной жизни Иисуса и то, о чем позже говорилось в церковных общинах.
Ладно. Допустим, авторы искренне намеревались в точности донести до читателей исторические события. Но могли ли они выполнить свое намерение? Как нам убедиться, что за тридцать лет сведения о жизни и учении Иисуса сохранились неизменными и были зафиксированы в Евангелиях без искажений?
— Люди часто ошибаются, верят в то, во что хотят верить, их подводит память… к тому же, предания имеют свойство обрастать новыми подробностями и превращаться в легенды. Не кажется ли вам, — спросил я Бломберга, — что за тридцать лет устных пересказов жизнеописание Иисуса наверняка исказилось до неузнаваемости?
Он начал свой ответ издалека — с культурно-исторического контекста.
— Не будем забывать, что мы ведем речь о совсем другой стране и совсем другой эпохе, когда не было не то что компьютера — печатного станка. Книги — а точнее, свитки папируса — были, можно сказать, редкостью. Учителя и проповедники несли знание из уст в уста. Раввины славились тем, что знали наизусть весь Ветхий Завет. И ученикам Иисуса было вполне по силам помнить и излагать наизусть гораздо больше информации, чем заключено во всех четырех Евангелиях, вместе взятых.
— Минутку! — перебил я. — Но это же немыслимо! Как такое могло быть?
— Да, — согласился он, — в наши дни это трудно представить. Однако такова была культура устной речи — она полностью основывалась на человеческой памяти. Кроме того, 80 — 90 % речей Иисуса имели стихотворную форму. Нет, рифмованными они не были; я говорю о метре, ритме, параллельных структурах и так далее. Все это было большим подспорьем для запоминания.
Вдобавок нужно отметить еще одну вещь: понятие «запоминание» в те дни было более гибким. Исследования устных традиций показывают, что изложение пользовалось определенной свободой и варьировалось в зависимости от ситуации — что-то звучало, что-то оставалось невысказанным, что-то сохранялось неизменным, что-то перефразировалось, что-то разъяснялось и так далее. Согласно результатам одного исследования, в каждом конкретном пересказе варьировалось примерно от десяти до сорока процентов священного текста. Однако всегда оставалось что-то неизменное и незыблемое — и слушатели имели полное право исправить рассказчика, если он ошибался в одном из таких важных, принципиальных моментов.
И вот любопытное… — он помедлил в поисках подходящего слова, — совпадение: сравнив любой фрагмент текста синоптических Евангелий, мы получим именно эту цифру — от 10 до 40 %.
— Поясните, пожалуйста, — попросил я, чувствуя, что Бломберг явно на что-то намекает. — Что именно вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что и сходства, и расхождения синоптических Евангелий станут намного понятнее, если предположить, что апостолы и другие ранние христиане твердо помнили, что говорил и делал Иисус, но пересказывали это по-разному. Однако в каждом пересказе сохранялось и подчеркивалось значение Его учения и Его поступков.
И все же у меня оставались сомнения относительно способности ранних христиан передавать изустное предание точно и без искажений. Слишком уж живо помнилась мне любимая игра детства — «испорченный телефон», где слова за считанные минуты становятся неузнаваемыми.
«Испорченный телефон»
Вы, наверное, и сами не раз играли в эту игру: дети садятся в кружок, и один скороговоркой шепчет на ухо соседу какую-нибудь фразу, а тот передает ее следующему — и так по кругу. В результате «пустые обещания» превращаются, например, в «составьте завещание».
— Давайте-ка посмотрим правде в глаза, — сказал я Бломбергу. — Разве устное предание об Иисусе не напоминает вам «испорченный телефон»?
Бломберга, похоже, мой пример не убедил.
— Не напоминает, — ответил он. — И вот почему. Когда мы вдумчиво и старательно учим что-то наизусть и никому не пересказываем, пока не запомним как следует, — мы следуем совсем другим правилам, нежели правила игры в «испорченный телефон». Ведь «испорченный телефон» тем и забавен, что ты обязан передать фразу соседу независимо от того, понял ты ее или не понял, расслышал или не расслышал. Переспрашивать запрещается! Шепот, скороговорка — все это делается ради того, чтобы еще сильнее запутать и исказить услышанное. А если в кругу — человек тридцать? Понятно, почему все катаются по полу от смеха, когда круг замыкается.