— Нельзя недооценивать тот факт, — начал я, — что эти люди любили Иисуса. Это были не бесстрастные наблюдатели, но преданные последователи. И поэтому они могли приукрашивать действительность, чтобы Тот, о Ком они писали, выглядел в жизнеописании лучше, чем в жизни.
— До сих пор я с вами согласен. Такая точка зрения имеет право на существование. Но, с другой стороны, именно почтение к Иисусу и преклонение перед Ним побуждали учеников описывать Его жизнь с величайшей честностью, без прикрас.
В этой честности проявлялась их любовь к Учителю. Да и на какую такую славу могли рассчитывать евангелисты? Ни о какой корысти, ни о каких выгодах речи не шло. Преследования, гонения, мученичество — вот и вся награда, какой они вправе были ожидать за свой труд. Зная об этом, они могли бы принижать и замалчивать учение Иисуса, отречься от Него, вообще вычеркнуть Его из жизни. Но любовь к Нему побудила их честно рассказать обо всем, чему они были свидетелями, — пусть даже это влекло за собой страдания и мученическую смерть.
Выступая в качестве свидетелей, люди нередко пытаются выгородить, обелить себя или других, «забывая» сказать о том, что им неприятно вспоминать или трудно объяснить. Такая «забывчивость» в отдельных деталях бросает тень на показания в целом. Вот почему я спросил Бломберга:
— Скажите: евангелисты включили в свое повествование подробности, способные выставить их самих в неприглядном свете, или же постарались выглядеть как можно благопристойней? Сообщают ли они о чем-то неприятном для себя, невыгодном, труднообъяснимом?
— Это серьезный вопрос, на который не ответить в двух словах. Учение Иисуса содержит в себе множество так называемых «трудных изречений». Некоторые из них требуют от нас нравственного подвига. Если бы я придумывал религию на свой вкус, вряд ли я велел бы себе быть совершенным, как совершенен мой небесный Отец, или назвал бы мысленное вожделение прелюбодеянием.
— Но и другие религии выдвигают перед своими приверженцами высокие моральные требования?
— Да, это верно. И потому самыми трудными из всех считаются изречения Иисуса, которые не вполне согласуются с тем, чему хотела бы учить Его церковь.
Ответ Бломберга показался мне несколько туманным.
— А можно пример? — попросил я.
Он призадумался, затем произнес:
— Ну хорошо. В Евангелии от Марка 6:5 сказано, что Иисус не мог совершить в Назарете больших чудес из-за неверия жителей города. Из этих слов вроде бы следует, что Его могущество имеет пределы. А в Евангелии от Марка 13:32 Иисус говорит, что не знает дня и часа Своего возвращения; не значит ли это, что Он не всеведущ? На самом деле, никакого богословского противоречия тут нет. Апостол Павел в Послании к Филиппийцам разъясняет, что Бог во Христе намеренно и сознательно ограничил проявления божественных атрибутов. Но если бы автор бесцеремонно обращался с евангельской историей, ему было бы легче опустить это «противоречие», нежели обременять себя разъяснениями. Еще один пример — крещение Иисуса. Конечно, можно объяснить, зачем оно понадобилось Ему, Который без греха; но еще проще было бы вообще не упоминать об этом. А крик Иисуса на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Разве не в интересах евангелистов было опустить этот момент, по сей день вызывающий массу вопросов?
— Но, — вставил я, — мы знаем об апостолах много такого, что способно привести в замешательство.
— Это правда, — кивнул Бломберг. — Например, Марк крайне нелестно отзывается о Петре, который задавал тон среди апостолов. Вообще, ученики Иисуса часто не понимали Его или понимали неправильно. Когда Иаков и Иоанн стремились занять места по правую и левую сторону от Иисуса в славе Его, Ему пришлось преподать им трудный урок, разъяснив, что значит быть слугой и первым в служении. Ученики довольно долго оставались недалекими эгоистами, пекущимися лишь о собственной выгоде. Сегодня нам известно: евангелисты записывали далеко не все, что знали. Завершая свое Евангелие, Иоанн утверждает, пожалуй, даже несколько преувеличенно, что если писать о всех делах Иисуса подробно, то «и самому миру не вместить бы написанных книг». Так что если бы евангелисты заодно опустили и некоторые «трудные» моменты, вряд ли кто-то обвинил бы их в фальсификации истории. Но вот в чем соль: если они не опустили даже того, что им было бы удобно и выгодно оставить «за кадром», то можно ли утверждать, что они произвольно добавляли и изменяли материал, не имея на то никаких исторических оснований?
Вопрос повис в воздухе. Бломберг немного помолчал и уверенно ответил сам: