По крайней мере, так мне казалось.
Голос в трубке я узнал сразу — это был информатор, которого я «прикормил» за тот год, что толкался в коридорах суда. По голосу было ясно, что у него припасено что-то горяченькое, — всегда, когда пахло хорошими чаевыми, он переходил на шепот и говорил очень быстро, а сейчас его скороговорка явно достигала скорости сто километров в час:
— Ли, знаете дело Диксона?
— Разумеется, — ответил я. — Суд состоялся два дня назад. Ничего интересного.
— Не спешите с выводами. Я тут узнал, что за пару недель до событий сержант Сканлон похвалялся на вечеринке новой ручкой-пистолетом.
— Новой… чем-чем?
— Ручкой-пистолетом. Это пушка 22-го калибра, по виду — точь-в-точь авторучка. Их запрещено носить при себе, в том числе и полицейским.
Я сказал, что не понимаю, причем тут одно к другому. Шепот в трубке стал еще настойчивее:
— Так ведь Диксон не стрелял в Сканлона! У того в нагрудном кармане случайно выстрелила эта самая ручка. И он решил подставить Диксона, чтобы самому не вляпаться в неприятности за ношение запрещенного оружия. Разве вы не поняли? Диксон невиновен!
— Не может быть! — воскликнул я.
— Перечитайте дело, — последовал ответ. — Сами увидите, что к чему.
Я бросил трубку и через две ступеньки помчался наверх, в прокуратуру. Перед самой дверью я помедлил, отдышался и, войдя, спросил как можно небрежнее:
— Могу я задать пару вопросов по делу Диксона? Мне бы хотелось еще раз вникнуть в кое-какие детали.
У человека, сидевшего за столом, от лица отхлынула краска.
— Я… э-э-э… не могу об этом говорить, — запинаясь, пробормотал он. — Никаких комментариев.
Выяснилось, что мой информатор уже обратился со своими подозрениями в прокуратуру, и присяжных втихомолку, без лишнего шума пригласили для пересмотра доказательств. Дело Джеймса Диксона, закрытое, казалось бы, на веки вечные, вновь привлекло к себе внимание!
Тем временем я начал собственное независимое расследование. Я был на месте происшествия, беседовал со свидетелями и самим Диксоном, рассматривал вещественные доказательства. И чем глубже я вникал в дело, тем более странные вещи творились: не только новые доказательства, но и прежние — ранее, казалось бы, недвусмысленно указывавшие на виновность Диксона, — идеально подходили к версии «ручки-пистолета»!
• Свидетели утверждали, что до прибытия Сканлона Диксон колотил пистолетом по входной двери своей подружки. Выстрел был направлен вниз; от крыльца откололся кусочек цемента — по идее, он был отбит пулей, которую выпустил Диксон.
• По словам Диксона, он боялся, что у него найдут пистолет, поэтому перед приездом полиции спрятал его в траве через дорогу. Я нашел свидетеля, который это подтвердил. Таким образом, выяснилось, почему оружие было найдено на некотором расстоянии от места происшествия, хотя никто не видел, как Диксон его туда бросил.
• Следы пороха имелись внутри левого кармана рубашки Сканлона — но не снаружи. Дырка от пули оказалась на дне кармана. Вывод: выстрел каким-то образом был произведен изнутри кармана.
• Вопреки данным полицейского протокола, траектория пули была направлена вниз. Рубашка Сканлона в месте выхода пули была запачкана кровью.
• Полицейские сведения об уголовном прошлом Диксона оказались далеко не полными. Да, он провел три года в тюрьме по обвинению в вооруженном нападении, но был освобожден по решению апелляционного суда. Выяснилось, что полиция скрыла от суда главного свидетеля защиты, а свидетель обвинения солгал под присягой. Вот вам и «склонность к насильственным действиям»!
Наконец я задал Диксону главный вопрос:
— Если вы ни в чем не виноваты, почему же, ради всего святого, вы признали себя виновным?
Диксон вздохнул:
— Это была сделка о признании вины.
Он имел в виду практику, согласно которой обвинение предлагает наименьшее из наказаний, предусмотренных за данное преступление, если обвиняемый признает себя виновным и тем самым экономит следствию время и средства.
— Они сказали, что если я признаю себя виновным, меня приговорят к одному году тюрьмы. А я и так уже провел за решеткой 362 дня в ожидании суда. Мне нужно было только сказать, что я это сделал, — и через пару дней я дома. Но если, сказали они, я буду настаивать на суде, и виновным меня признают присяжные — вот тогда-то меня упекут на всю катушку. Двадцать лет за выстрел в полицейского. Игра не стоила свеч. Дома лучше.