Зюлька молчала и думала. Гриша зевнул.
— Скоро теперь завтра, Зюлька? — спросил он.
Она ответила рассеянно:
— Теперь еще сегодня. Няня только чай пить пошла.
— Как долго! — жалобно протянул Гриша.
— А потом еще день… Это какой день, Зюлинька? Сперва одеваться, потом чай пить, потом обедать и потом уж… вот и елка!
Он так обрадовался, когда дошел до желанного заключения, что совсем нечаянно громко вскрикнул.
— Дурак! Все кричит! Уходи ты! — рассердилась Зюля. — Сам кричит, а няня на меня ворчать будет.
Гриша чувствовал свою вину; он крепко зажал рот обеими ручонками и тихо зашептал что-то в ладони. Сестру он не понимал. Она думала о чем-то, спрашивала что-то совсем ненужное и неинтересное и сердилась на него, Гришу. Что стало с Зюлькой? Глаза мальчика сперва исполнились недоумения, потом они начали смыкаться. Гриша зевнул протяжно и сладко и прислонился головой к спинке кровати. Мимо него медленно прошла лошадь с большим хвостом и настоящими двигающимися ногами, потом тут же в детской загорелась елка, замелькали огни, засверкали звезды. С потолка с мягким шорохом посыпался золотой дождь… Ласково засмеялась где-то мама, а какой-то большой пестрый паяц сорвался с дерева и начал плясать…
— Гриша! — услыхал он чей-то жалобный голос. — Гриша! нельзя здесь спать, уходи.
Чья-то рука потрясла его за плечо, но паяц плясал удивительно, Гриша не мог оторвать от него глаз, он засмеялся и… вдруг что-то оборвалось, и он полетел вниз.
Зюля сидела в своей постельке и с беспомощным отчаянием глядела на брата; он крепко спал, прижавшись в уголок в ногах ее кровати.
— Ну, вот какой! — чуть не плакала она. — Гриша, уйди… Няня будет сердиться.
Гриша не слыхал; тогда девочка опять легла на свою подушку и мало-помалу глаза ее приняли прежнее выражение упорного и неразрешимого вопроса.
— Отчего ей жить худо? Отчего она умирает, эта девочка? А разве не наденет она завтра новое платьице? Не будет у нее елки? Отчего у нее, у Зюльки, завтра будет и платье, и елка, и подарок к елке, а Сашина девочка умирает, потому что ей жить худо? Как это худо? Ручки и ножки у нее такие худые, кривенькие, как у прачкиного Ванюшки? Животик болит, как у Гриши, когда он был болен? Чужие люди не любят Сашину девочку, не дают ей конфет и варенья?.. А Саша любит и плачет…
Незаметным образом неразрешимые вопросы Зюли перешли в мечты; она уже не спрашивала «как и отчего?» она видела… Она видела Сашину девочку, худенькую, крошечную, как прачкин Ванюшка; девочка сидела в углу и умирала. Что такое умирать, Зюлька не знала, но она представляла себе что-то очень страшное, самое страшное, что могла выдумать. Девочка умирала, а Зюлька побежала к маме, упросила ее отдать бедняжке и елку и платье с пестрым кушаком. В мыслях Зюльки что-то путалось: выходило так, что она все только хотела отдать девочке платье и елку; она хотела и вместе с тем знала, что все это еще ее, что завтра будет хорошо и весело, а девочка сидела и умирала в углу.
— Не умирай, я отдам тебе, все отдам! — шептала Зюлька. Впервые детская душа ее открывалась добру и состраданию; привычное бессознательное счастье ее уступало неведомому еще чувству, отступало, бледнело…
— Все отдам, все! — повторяла она все более горячо и убежденно. И вдруг новое чувство охватило ее всю, сжало ей горло. Глаза ее широко и удивленно раскрылись; минуту она словно прислушивалась к себе, к биению своего сердца, и потом невыразимая радость переполнила ее детскую душу, и радость, и грусть, и любовь к кому-то… Зюлька быстро повернулась лицом в подушку, плечи ее задрожали, и она заплакала.
Она не знала еще, как жаль в пустых слезах давать исход своему дивному, новому чувству.
Когда няня вернулась в детскую и убрала в комод свое варенье, она увидала открытый положек Гришиной кроватки и подошла посмотреть на своего любимца.
— Да где же это он? С нами сила Господня! — чуть не вскрикнула старушка. Она прошла к кроватке Зюльки и всплеснула руками: на подушке, вся разметавшись, крепко спала Зюля, а у ног ее, скорчившись и натянув рубашонку на поднятые коленки, сидел ее любимец и тихо улыбался во сне. Няня осторожно подняла его, обхватила руками и, прижимая к себе его теплое, плотное тельце, быстро перенесла его через комнату и уложила в кровать.
— У, баловник! — ласково ворчала она, прикрывая мальчика одеялом. — Неймется ему! За день-то деньской не нашалился досыта.
Она вернулась к Зюльке; поправляя ей волосы, она провела рукой по ее мокрому еще от слез личику, и на лице ее выразились испуг и тревога.
«С чего бы? — подумала она. — Во сне приснилось что-нибудь».
Зюля дышала тихо и ровно. Старушка скоро успокоилась. Она обвела детскую заботливым взором, потом обернулась лицом к образу.
— Христос рождается… — громким, явственным шепотом произнесла она и с трудом коснулась пола вытянутыми пальцами руки.
ОТЧЕГО НЕ ПОЮТ АНГЕЛЫ
В просторной детской, освещенной висячей лампой, был большой беспорядок: по столу и по полу валялись книги и игрушки, стулья стояли кверху ножками, а хозяин комнаты, семилетний Боря, стоял у окна и смотрел на небо.
— Спать пора, Боря, — сказала няня, — ложись, милый, а я приберусь. Праздник завтра, а у нас с тобой, гляди, словно Мамай воевал.
Старушка подошла к мальчику и ласково обняла его за плечи.
— Сейчас, — сказал Боря, — подожди…
— Да чего подождать-то? Пора… Ложись, касатик. Завтра с утра уедем к бабушке. Сам просил, чтобы елку тебе убирать позволили… То-то будет тебе забавы! Ложись, родимый!
— Няня, — задумчиво спросил мальчик, — а ведь Христос ночью родился?
— В ночь, батюшка, в ночь. Так она и зовется Рождественская ночь.
— И тогда, правда, ангелы пели? И всегда в эту ночь ангелы поют?
— Как им не петь, милый: этакая радость, этакий праздник великий.
— Да какая же радость-то, няня? — спросил мальчик. — Ведь Христос только на землю родился, а с ними-то, с ангелами, он и прежде был всегда, всегда.
Старушка задумалась.
— Ах, милый, — наконец умиленно заговорила она: — ангелы-то разве за себя? Ангелы за людей радовались: что вот, мол, пришел к ним их Спаситель и поселился среди них, и будет Он их учить, и избавит от грехов.
— От каких грехов, няня?
— От всяких, батюшка. Люди-то грешные были, язычники.
— Так ангелы радовались, что люди будут безгрешными?
Нянька опять умильно улыбнулась.
— Так как же им не радоваться, батюшка? Ангелы-то добрые…
— А что же, люди теперь безгрешны?
— И-и! Безгрешны! Бог с тобой, что сказал! Где же безгрешным людям быть? Силен грех, Боренька, а человек слаб… Ну, раздевайся-ка, да молись. Знаешь, как сегодня молиться надо! Сегодня всякая молитва скорее доходит.
— Я хочу послушать, — упрямо сказал мальчик. — Может быть, теперь рано, а потом запоют.
— Не услышим мы с тобой, батюшка.
— Отчего не услышим, — упрямился Боря. — Я завернусь в платок, а ты открой форточку и давай ждать.
— Ах, Борюшка, поют-то они высоко, далеко… Давай-ка, разденемся да ляжем спать.
Мальчик неохотно повиновался. Он отошел от окна и лениво стал расстегивать свою курточку.
— Нет, няня, — мечтательно сказал он, — если бы теперь не в городе быть, а в поле где-нибудь, вот там, пожалуй, услышишь.
Он зевнул и потянулся всем своим длинным худеньким тельцем.