Священнослужители больше изучали книги про Библию, чем саму Библию. По праву им можно было бы сделать упрек, что они едва ли обладали хорошими знаниями по догматике; но о коммунистической идеологии, которая постоянно работала над тем, чтобы уничтожить догматику, они знали лучше всего.
В 1963 году мы узнали о воззвании папы Иоанна XXIII о примирении "разобщенных братьев", и скоро разгорелся новый спор о том, каким путем могло бы быть достигнуто это объединение.
"Мы спорим о Царствии Божьем, которого нет ни у кого из нас, - сказал я. - Если бы мы имели его, мы бы не спорили друг с другом. Люди, которые действительно любят Иисуса, также любят друг друга. Как многие слепые, которых исцелил Иисус, мы спорим о том, как было восстановлено наше зрение. Один сказал: "Это случилось силой веры". Другой: "Он прикоснулся к моим глазам". Третий: "Он положил мне на глаза землю, смешанную со слюной. Если бы Иисус сейчас пришел бы к нам, Он бы сказал: "Я исцелил вас всех различными способами, вы должны теперь не спорить, а радоваться".
Гете сказал: "Цвет - это боль света". Когда он проходит через призму, он преломляется. В моих глазах наши разногласия в поисках правды казались мне болью, которую переносил Иисус.
Душевные пытки
Наконец, громкоговоритель на стене пробудился к жизни и издал треск. "Один, два, три, четыре, проверка", - повторил голос. Потом прозвучали слова: "Коммунизм - это хорошо, коммунизм - это хорошо, коммунизм - это хорошо". Пауза, затем снова треск. И снова голос громкий, полнозвучный, настойчивый: "Коммунизм - это хорошо, коммунизм - это хорошо. Коммунизм это хорошо". И так происходило всю ночь, вплоть до следующего дня. Вскоре мы сознательно воспринимали, правда с перерывами, слова пленки, но все-таки они пропитали наш дух, и когда, наконец, голос смолк, выключенный гдето в тюрьме на контрольном центре, у меня все еще продолжали гудеть в голове слова: коммунизм - это хорошо, коммунизм это хорошо, коммунизм - это хорошо.
Вейнгертнер полагал, что это было предварительным этапом целого процесса. "Наши господа научились этому у русских, а русские у Пекина. Следующим будет публичная исповедь. При Мао-Дзе-Дуне китайцы должны были заниматься учебой на фабриках, конторах и на улицах. Потом их заставляли обвинять себя и признаваться в том, что 5, 10 или 20 лет тому назад они готовили заговор против пролетариата. Кто ни в чем не сознается, того заключают в тюрьму как закоренелого контрреволюционера. Кто признается в чем-то, тот должен тоже пойти в тюрьму за то, в чем он признался. И так люди пытаются одновременно сознаться и не сознаться. Они признаются в предательских мыслях, но отрицают, что когда-либо осуществили их. Один доносит на другого. Все доверие между друзьями и внутри семей разрушено. Теперь они начинают тем же способом обращаться с нами".
Отец Фацекас сказал: "Сатана должен всегда подражать Богу. Это карикатура христианской исповеди".
"И как долго должно это продолжаться?" - спросил Гастон.
"Пока вы поверите, что "коммунизм - это хорошо", может быть годами", сказал Вейнгертнер.
Нашим следующим политическим оратором был полный веселый человек. Он рассказал нам о новой чудесной Румынии, которая расцвела при шестнадцатом годовом плане Георгиу-Дежа и о рае, которым уже наслаждались те, кто считал партию достойной. Он описал нам привилегии, которые были представлены преданным работникам: хорошая еда, потоки вина, великолепный отпуск в курортных местах на Черном море, кишащих девушками в бикини. "Но я совсем забыл, - засмеялся он, - многие из вас еще ни разу не видели бикини. Вы даже не знаете, что это такое, бедные парни. Я хочу вам это объяснить. Не только на упадочном Западе существуют лучшие вещи в жизни".
В его глазах появился блеск, его голос стал хриплым, когда он лукавой ухмылкой начал нам описывать грудь, тело и бедра. К своей непристойной речи он примешивал радость, которую давали вино и путешествия.
Никогда еще я не видел на лицах людей такой похоти, как тогда в том большом зале. Многие из сидящих в нем были отвратительны и внушали страх своим подобием с похотливыми животными. От распутных разговоров словно бы ветром сдуло их человеческое достоинство. Осталась только жажда наслаждений.
"Все эти радости ожидали нас, - убеждал оратор. - Вот дверь. Вы можете ее открыть, если пожелаете. Сбросьте с себя реакционный идейный хлам, который сделал вас преступниками! Переходите на нашу сторону! Научитесь быть свободными !"
После таких речей говорили мало. Каждый думал теперь о своей жене и о трудной работе, которая ждала его на свободе.
Вожделение, являющееся частью нашей жизненной воли, было разбужено изощренным образом.
Евангелистские и православные священники, которые были женаты, страдали от этого призыва к удовлетворению полового инстинкта больше, чем католические священники, которые с юности жили в целебатстве.
В течение прошедших месяцев нас держали на небольшом продовольственном пайке. И регулярно взвешивали, чтобы удостоверится, что мы весили на 40 фунтов меньше нормального веса. Теперь еда стала обильнее, но имела своеобразный вкус. Я предполагал, что в нее примешивали средства, возбуждающие половую деятельность. Врачи, поступившие в тюрьму позднее, подтвердили мне, что к нашим обедам добавляли вещества, возбуждающие половой инстинкт. Большая часть персонала покинула тюрьму. Врачи и служащие, которые приходили, чтобы прочитать нам объявление или судебный приговор, теперь были почти всегда девушками. На них были узкие, вызывающие соблазны, платья, они использовали парфюмерию и макияж. Казалось, что они намеренно долго задерживались в наших камерах.
"У вас только одна жизнь, - говорили нам каждый день, она быстро пройдет, сколько вам еще осталось? Делайте с нами общее дело. Мы хотим помочь вам, извлечь из этого пользу".
Это обращение шло прямо в "эго", к инстинкту самоутверждения и самозащиты в существе человека, в то время как примитивные инстинкты возбуждались по всем правилам искусства. Наконец, когда внешняя оболочка испытала потрясение, раздался зов к высшему "эго", к нашей совести, нашим социальным ценностям и этическим меркам. Ораторы говорили, что наш патриотизм был ложным, а наши идеалы - обманом. На их месте они лишь пытались насадить коммунистическую идеологию.