Потом опять через две недели время сам староста меня на дворе увидал. А в то время шел снежок. А у Пшеничнова в доме жил такой слабый пьянюшка, да он меня крепко любил, и я его заранее научил так: «Смотри же, приятель, как только услышишь подходящий ко двору народ, так ты и бежи в поле и сделай след, будто ушел». Вот староста, собравши множество народу, и подходит ко двору, а я тому слабому отворил калитку и сказал: «Бежи в поле». Он с радостью и побежал. А староста со своею толпою народа взошел на двор и, увидевши, что калитка на огороде отворена, подошел к ней и, посмотрев на свежи‹й› в поле след, только рукой махнул и сказал: «Ну, ребята, уж и след простыл, где он бежал». Тут староста стал хозяину выговаривать: «И, и, брат Пшеничной! Кажись, ты у нас в деревне мужик не последни‹й›! Не стыдно ли тебе с таковыми подозрительными людьми иметь знакомство? Бога ты не боиш‹ь›ся: четвертый ты раз делаешь в селении бунт и тревогу!» А Пшеничной и говорит: «Нет, господа, я никакого не тревожил, а меня, пожалуй, двадцать раз тревожь: ищите, где угодно, а у меня их нету. Признаться, они у меня только переночевали одну ночь и пошли в другую деревню». А староста и говорит: «Ну, ребята, делать нечего — ступайте по домам».
После сего я соединился с Мартинушкой и много еще странствовал по божьим людям, кои дела и похождения в сей книге еще и не явлены, а со временами откроются верующим. И теперь только вам сие о нем извещаю и о его Богом определенной мученической кончине. В единой ночи были мы с Мартинушкой у божьих людей на беседе, и чрез его уста Бог возвещал на святом кругу тако: «И про-буждайтеся, други, от сна крепкого, и оставляйте вы житье лепкое, с чистотою вы соединитеся, в реку огнен‹н›у не валитеся, а свету-батюшке поклонитеся, братья с сестрами, не становитеся во едином в корабле[1149] радеть, что не может Господь за труд радения почесть». Себе же предвестил страдательную кончину и так гласил: «Возлюбленные друга, летит птица вран и хочет расклевать главу мою и достать из нея мозг, а я, братия, не убоюсь сего». Тут первые и богатые люди, которые будто разумом высокия, и говорят от ума глубокого, по лепости растужилися, из ночи на восток не обратилися, но как звери лютые озлобилися. И когда мы, по окончании беседы, ушли, то они согласились, чтобы позвать нас на другую беседу да на дороге и убить Мартинушку, пророка первогласного, который был у меня воин храбрые, со мною заедино жил и свое вельможство скрыл[1150], а убожество на себя наложил. Повременя мало, и позвали нас на беседу. Я и говорю Мартинушке: «Не ходи ты это время: тебя убьют!» А он мне отвечает: «Государь-Батюшка, ты не пойдешь, я не пойду: кому-нибудь надо же иттить! Дай я пойду! Пущай главу мою злодеи распроломают, а плоть воронья растаскают: то наша честь и слава, то наша и похвала!» И как он ‹о›т меня пошел, то два брата божьих — из тех, кои невзлюбили чистоту мою и об оной пророчество мартинушкино, — и настигли его на дороге и говорят: «А, братец, здравствуй». А он им отвечает: «Здравствуйте, любезные братцы! Неужли хотите со мною драт‹ь›ся? А я не стану и обороняться!» Вдруг один брат схватил у него руки назад, а другой, не много думаючи, обухом начал в голову бить. И так сего блаженнаго мужа и незлобливого агнца били и замучили, а тело его стащили в болото и в тину втоптали. А тут вдруг по кораблям, чрез пророческие уста, Дух Святой громко запел тако: «Ах, ах, возлюблен‹н›ые! У нас во Израиле пророка убили, избран‹н›ый сосуд божий сгубили!»
И еще я пишу, отец ваш искупитель, о возлюбленном моим сыночке, Александре Ивановиче, который был мой друг и наперсник. Родился он с благодатию и который, будучи еще в мире, Бога узнал и произошел все веры и был перекрещенец и во всех верах был учителем, а сам говорил: «Не истинна эта вера, и постоять не за что! О если бы нашел я самую истинну‹ю› веру, то бы не пощадил своей плоти, рад бы головушку за оную сложить, и отдал бы плоть свою на мелкия части раздробить!» Господь, услышавши сие его обещание, избрал его мне в помощники, и потом говорил чрез искупительския уста сыночку моему Романушке: «Поди, любезный, к одному человеку. Зовут его Александр Иванович. Объяви ему об моем спасении и истинной вере — он давно ищет оной и желает на путь истинный при‹й›тить». Романушка пошел к нему и стал говорить: «Не можно ли, Александр Ивановичь, получше жить?» А он ему отвечает: «Если б ты самого того прислал, от кого ты послан, то бы я с ним поговорил, а с тобою мне говорить нечего. Я знаю, что его в свете нет боле, и только он один может наш греховный узел развязать». Романушка, пришедши от него ко мне, говорил: «Ну, государь-батюшка, да он никак приведен? Не довольно нам его учить, но он сам научит. Пришли, говорит, того, от кого ты послан, он один только может греховной узел развязать». Почему и пошел я к нему сам, и только что подхожу к его дому, а он меня встретил и говорит: «Вот, кого надо, тот идет. Я тебя ждал сорок лет, ты-то наш истинный свет, просветишь всю тьму и осветишь всю вселенную, и тобою все грешныя души простятся и от греховных узлов развяжутся. И тебе я с крестом поклонюся. Ты один, а нас много, и рад я за тебя головушку сложить и на мелкия части плоть свою раздробить. Кто как хочет, а я тебя почитаю за Сына Божьего, и ты поживешь на земле, а я прежде тебя сойду с оной. Тебе много еще дел надо на земле сделать: свою чистоту утвердить, всю лепость[1151] истребить, всех пророков сократить, и всю гордость и грех искоренить». Тут я его благословил крестом и дал ему крест, свечу и меч и сказал: «Вот тебе мой меч — ты будешь у многих древ сучья и грехи сечь»[1152].
1149
Запрет на совместное радение мужчин и женщин был, по-видимому, одним из пунктов проповеди Селиванова и впоследствии соблюдался в некоторых скопческих общинах. Так, о нем пишет В. С. Толстой (Толстой В. С. О великороссийских безпоповских расколах в Закавказье. С. 58-59).
1150
Напомню, что скопческие легенды называли Мартынушку «графом Чернышевым» или «генералом Дашковым».
1151
Под
1152
Это, по-видимому, иносказательное сообщение о том, что Шилов, по инициативе или приказанию Селиванова, стал одним из первых скопческих «мастеров»-оскопителей.