Златоверхая церковь над кручею,
Замирающий звон
Овевает надеждой певучею
Жизни сон.
Там вдали, где в зарю облекается
Белый ангельский клир,
Боль земная вся претворяется
В ясный мир.
«Я тебя не знаю, я тебя не знаю…»
Я тебя не знаю, я тебя не знаю,
Чем была, чем будешь, кто ты, жизнь моя.
Только знает кто-то, в сердце умирая,
Что, со мною слитая, ты была не я.
Солнце и движение. Муки и утраты,
Дальние и высшие, светы и мечты,
Отдаю тебе я полно, без возврата,
И смеюсь, и знаю: я была не ты.
«Кукушка летала…»
Кукушка летала,
Деток созывала,
Сидя на березке,
Слезки проливала.
Кукушкины слезки
Выросли потом
Золотым ковром.
Прилетали детки.
Кто сидит на ветке,
А кто на суку.
Все кричат «ку-ку».
На ковер слетали,
Слезки поклевали.
«Воет ветер неуемный…»
Воет ветер неуемный,
Бездорожный и бездомный,
Бьет и рвет железо с крыши.
Отвечает сердце: «Слышу.
Это голос тьмы беззвездной,
Бесприютность тучи слезной,
Далей черное кольцо,
Смерти близкое лицо,
Это стуки топора…
Тише, тише — спать пора».
«Тоскует дух, и снятся ему страны…»
Тоскует дух, и снятся ему страны,
Каких в пределах жизни нет.
Но в час, когда сквозь алые туманы
В речной дали пурпуровый рассвет
Конец бессонной ночи возвещает,
Там, на востоке, тонких облаков
Живое золото, как остров, возникает,
Над океаном призраков и снов.
Припав к нему в томленьи беспредельном,
Забытый рай на миг я узнаю.
И всё, чем сердце ранено смертельно,
Звучит как пенье ангелов в раю.
Но крепнет день, и гаснет рай мой дальний,
И лишь перо жемчужного крыла
Плывет в дали безбрежной, беспечальной,
Куда и жизнь ушла.
«Ходят стаями и парами…»
Ходят стаями и парами,
Одиночками бредут
Колеями душно старыми,
На ногах веревки пут.
Цель указана, приказана:
Размноженье, труд, покой.
Навсегда глаза завязаны
Чьей-то тяжкою рукой.
И просторов Бесконечности,
Голубых воздушных рек,
Солнца Жизни, далей Вечности
Не видав, уснут навек.
«На Илью Пророка сын мой родился…»
На Илью Пророка сын мой родился.
Без чувств я лежала, в бреду сгорая.
Слабый ребенок тут же крестился.
Белая рубашка, лента голубая.
Священник, подруги, все мне пророчили
Страшное что-то. И были сны:
Месяц не месяц, серпик отточенный
На небо вышел. И с левой стороны.
Спрашиваю я Пресвятую Деву:
Кого этим серпиком будут жать?
А она говорит мне тихонько без гнева:
Сына и грешную мать.
«Душно мне, родненький, сын мой Иванушка…»
Душно мне, родненький, сын мой Иванушка,
Тошно, и нету в груди молока.
Ранней зарей на лесную полянушку
Выйду с тобой на руках.
Белой росой напою ненаглядного,
Трав чудотворных нарву…
Что это? Юного, крепкого, стройного
Вижу тебя наяву.
Ты ль надо мною любовно склоняешься,
Перстень в руке задрожал.
Ты ли со мною, мой сын, обручаешься,
Ты ль женихом моим стал?
«Ночи горячие. Смолы кипучие…»
Ночи горячие. Смолы кипучие.
Звездные ласки. Лучи и мечи.
Бог покарает нас каменной тучею.
О, не зови меня, милый, молчи.
Чьи эти очи ко мне приближаются?
Плачет малютка мой сын.
Крохотный ротик к груди прижимается.
Господи, Ты нас рассудишь один.
Из цикла «В стенах»
1. Гиацинты
Предсмертное благоухание
Тяжелых розовых цветов,
Их восковые изваяния
И неотступно томный зов
Любви и смерти в их цветении
Блаженный навевают сон
О близком, сладком исхождении
Из стен пространства и времен.
4. У аптечного шкафа
Из старого скорбного шкафа,
С коричневых полок суровых
Иод чудодейный глядит,
Пропитанный запахом моря.
О море, быть может, тоскует
И водоросль нежную он вспоминает,
Коснувшись ручонки больного ребенка
Иль девичьей шеи.
С ним рядом на полке
В нарядной зубчатой короне
Приветливый датский король
И хина — проклятье и ужас
Трехлетних особ малярийных
Зловеще пушистого вида.
И горечью дышат сухие кристаллы.
А вот — валерьяна, пьянящая кошек,
Вакханка болотных проталин.
По капле прольется в отбитую рюмку
И нервы стареющей тети
Насытит терпеньем. Убогая доля!