А здесь, в трехмерной нашей были,
Ты ясен, прост, как голубь белый.
И скрыты творческие крылья
Красноармейскою шинелью.
Инопланетным
Они меж нами пребывают
И нами видимы порой,
И часто даже роль играют
В любой профессии земной.
Средь них актеры и поэты,
Возможен даже большевик,
Но в их глазах иного света
Всегда заметен жуткий блик.
Не в нашем ритме их движенья;
Как незнакомые слова,
В устах их наши выраженья.
Земли касаются едва,
Как тень скользящая, их ноги,
И им легко переступать
Морали скользкие пороги
И сразу две игры играть.
И, может быть, они крылаты,
И в разных могут жить телах.
Видали их неоднократно
За раз и в двух, и в трех местах.
Их часто любят без надежды.
Они же любят кровь сердец.
Для них измены неизбежны,
И быстр, и странен их конец.
«Как тихо у меня в душе…»
Как тихо у меня в душе,
Как будто в ней одни могилы,
Как будто в них почиют все,
Кого любовь усыновила,
Кто верой в спутники был дан,
Кого надежда увенчала.
И боль тиха от старых ран,
И тихо самой смерти жало.
Моя комната
Чайник пунцовый с отбитым носом,
На чайнике — с розой медальон.
А внутри его — пепел от папиросы,
И георгины в тубе жестяном.
На стенах картины своего изделья.
Пальмы да пальмы. Без берегов
Моря, и кое-где пастелью
Созвездья с другой планеты цветов.
За иконой охапка сухого бурьяна,
Одеяло вместо гардин на окне.
И самодельный лик Иоанна
Над постелью приколот к стене.
«А у меня в груди орган…»
Л.В. Крестовой-Голубцовой
А у меня в груди орган.
В носу тончайшие свирели.
Усыновил меня диван,
И стал он гриппа колыбелью.
Что делать? Вместо Турандот
Иная мне дана задача.
Терпин-гидрат, компресс, и йод,
И сода с молоком горячим.
Но это — Майи пелена,
Терпин-гидрат и сода,
И что мрачнеет из окна
Ненастная погода.
Наш дух живет всегда в дали,
Он только собирает,
Как дань сужденную земли,
Над миром пролетая,
Тоску иного бытия,
И боль, и отреченье,
Неся их в дальние края
Для горнего цветенья.
«Пойдем, пожимаясь от холода…»
Лисику
Пойдем, пожимаясь от холода,
Замесим топкую грязь,
На базаре навозное золото
Обойдем, к стене сторонясь.
В посконный, гремящий, тележный,
Алчбою насыщенный торг
Скользнем стезей неизбежной,
Как санки бросают с гор.
Капусту купим брюхатую,
Брюквы (за две — миллион),
Потеряем калошу у ската,
Расплеснем с молоком бидон.
Доплетемся домой, и покажется,
Что всё это — сон…
«Осеребрилась грязь дорожная…»
Осеребрилась грязь дорожная.
О, слишком нежен первый снег.
Обетование он ложное
Зимы торжественных утех.
Назавтра хлипкая и липкая
На этом месте будет грязь,
Где он бесстрастною улыбкою
Соткал серебряную вязь.
Не это горнее касание,
Не эта легкость здесь нужна, —
Мороза тяжкое кование,
Мороза тишь и белизна.
«Смертельно раненный зверек…»
Смертельно раненный зверек
В моей груди живет и бьется.
Снует и вдоль, и поперек
По клетке и на волю рвется.
Ему дают еду, питье,
Погладят иногда по шерсти,
А он скулит все про свое —
Что кто-то запер двери смерти.
«Она нежна, она добра…»
Н.
Она нежна, она добра,
Мне Богом данная сестра.
Она, как первый снег, чиста
И, как дитя, душой проста.
Но стало сердцу страшно с ней,
Как в подземелье, полном змей,
Как будто мировое зло
Ко мне вослед за ней пришло.
И стала с ней и я не я,
А подколодная змея,
С раздавленными позвонками
И яд струящими зубами.
«Рабы — как ветхо это слово…»
Рабы — как ветхо это слово.
Христу рабами нужно ль быть?
И не любовью ли сыновней
Его мы призваны любить?
И говорить, открывши душу,
Не рабьим — детским языком:
«Прости, приди, склонись, послушай —
Как горько жить в дому Твоем».
«Безнадежность — высшая надежда…»