С ветки слетела ворона,
Канула в снежную муть.
Черной нуждой отягченный
Труден вороний путь.
Будет на смрадной помойке
Рыбьи ошметы глотать.
Будет с терпением стойким
Новых удач поджидать.
К вечеру с горестным граем
Спрячется в мокрую ель.
Колкая там и сырая
Ждет ее к ночи постель.
«Сладко ящерице спится…»
Сладко ящерице спится
На сухих согретых мхах.
Кто расскажет, что ей снится
В золотых полдневных снах —
Голубой покой Нирваны,
Иль евфратский древний рай,
Иль кружащий неустанно
Зыбкий стан мушиных стай.
«На стене моей мертвая муха…»
На стене моей мертвая муха
(С паутиной прилипла к стене).
А другая жужжит над ухом,
И страшно жужжание мне —
О засиженных черных буднях,
О нечистом сердца мутье,
О прекрасном несбывшемся чуде,
О прикованном к праху житье.
Крылья, крылья, мушиные крылья,
Невысоко меня вы взнесли, —
Возле серой стены положили
В паутине и в древней пыли.
«Повисла нить. Шепчу: Куда же…»
Повисла нить. Шепчу: Куда же
Девать ее? И с кем, и с чем
Связать запутанную пряжу?
И дальше прясть ее зачем?
Спустилась ночь. Проснулись звезды,
И слышу голос их в окно:
«Уж поправлять работу поздно.
Пусть отдохнет веретено».
«Когда вчера я увидала…»
Тане Усовой
Когда вчера я увидала,
Как Ваша сильная рука
В дверях трамвая поддержала
Беспомощного старика,
И как от радости дрожащий,
Полуслепой, полухромой,
Он из толпы, его теснящей,
Был Вашей извлечен рукой, —
В тот миг серебряные латы
Предстали вдруг моим глазам,
И щит, и меч, и шлем крылатый,
Вам некогда врученный там —
Над Монсальватскою вершиной,
Где Ваша миссия была
Бороться в сумрачных теснинах
С драконом мирового зла
И где Ваш брат из Салтвореры
Изменой путь свой приземлил…
Но у высокой Вашей веры
И монсальватских Ваших сил
Найдутся, верю я, усилья
Связать распутанную нить,
Собрату сломанные крылья
Лучом прощенья исцелить.
«Сергей и Сусанна…»
Сергей и Сусанна
Ведут себя странно:
Для них двоих приятно,
Но слишком приватно,
Как будто нас нет
И выключен свет.
«Продувная эта щелка…»
Посвящается светлой памяти незабвенной Екатерины Васильевны Кудашевой,
безболезненно и мирно скончавшейся от гриппа три года тому назад в ноябре
Продувная эта щелка,
В ней то холодно, то жарко.
И обмолвлюсь втихомолку,
Что Мировича мне жалко:
День и ночь грызомый гриппом,
Оглушен и одурманен,
В шумном насморке и в хрипах
Кальцекс пьет он неустанно,
В продувной своей постели,
От борьбы изнемогая —
Вот уж целая неделя —
Он боев не прерывает.
Хоть и жалко мне беднягу,
Богом данного соседа,
На его бы месте шагу
Я не сделал для победы.
Кальцекс бросил бы в помои,
Отменил приемы пищи —
И уснул бы сном спокойным
На Ваганьковском кладбище.
«Строгий ангел у порога…»
Строгий ангел у порога
Сторожит последний шаг
Тех, чья дальняя дорога
Долго путалась впотьмах.
Строгий ангел спросит грозно:
— По каким путям кружил,
Отчего пришел так поздно,
Как ты жил и кем ты был?
— Грозный вестник воли Божьей,
Я — безумец и поэт.
А блуждал по бездорожью
Оттого так много лет,
Что своей мятежной волей
Утверждал свои пути.
…Я устал, я стар и болен.
Я раскаялся. Впусти —
По любви моей и вере —
Сына блудного к Отцу,
На порог Отцовской двери —
Всех путей моих концу.
«Когда упадают лицом в подушку…»
Посвящается двойнику моему Мировичу
Когда упадают лицом в подушку
И, крепко зарывшись в ней, лежат —
Что долго видят они, что потом слушают
И долго вставать не хотят?
Иные там видят моря-океаны.
Простор необъятный, весь белый свет.
Другие — волшебные видят страны,
Каких и на свете нет.
А третьих баюкает и ласкает
Свершенная счастья мечта,
Которым подушка их награждает:
Покой. Тишина. Теплота.
После кораблекрушения
Я плыву на обломке подгнившей доски
В необъятный простор океана.
Все, кто спасся, уже от меня далеки:
За стеною ночного тумана.
Чуть мерцает вдали огонек корабля,
Уносящего спутников милых.
Сердце радо за них: перед ними земля,
Предо мной — водяная могила.