Читать онлайн "Хризалида" - Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна - RuLit

Тогда же завязывается дружба с женой родного брата будущего наркома — известного киевского врача-психиатра Платона Луначарского — Софьей Николаевной. (Второй ее муж — революционер-большевик П.Г. Смидович.)

В 1896 — 27 лет — «разрыв с гувернантством — Париж (у богатой приятельницы)… Цель — знакомство с русскими революционерами <…>. Осознание, что до революции еще далеко», не помешавшее, однако, при возвращении на родину М.-М. взять у Смидовича «запретные рукописи с печатью», следствием чего явился арест на границе и отправление в Петербургскую предварилку, где пришлось провести несколько месяцев. В Париже М.-М. влюбилась в женатого доктора, Андрея Ивановича Шингарёва. С ним и его сестрой и возвращалась в Россию. В поезде сестру Шингарева, «изнеженную и истеричную, уложили кое-как. Пришлось сесть тесно, прижавшись, друг к другу. “Давайте спать по очереди. Вы на моем плече, а я потом на вашем. У меня есть маленькая подушечка”. Это была наша первая и последняя брачная ночь. Без поцелуев и объятий, но в глубоком слиянии душ». Год разлуки. Потом встреча в воронежском селе Гнездиловка, где Шингарёв практиковал, а М.-М. «заболела тифом. Ему пришлось каждый день навещать меня… Я не хотела выздоравливать, не хотела жить без него. Не хотела и с ним (жена, двое детей)[28]. И я выпила морфий. Но такую большую дозу, что она уже не могла подействовать, и не трудно было меня спасти». Вспоминая этот «роман» в дневнике 1947 г., М.-М. цитирует Случевского:

Упала молния в ручей. Вода не стала горячей. А что ручей до дна пронзен, Сквозь шелест струй не слышит он.

Шингарёв стал депутатом II, III, IV Государственных дум, лидером кадетской фракции, ближайшим сподвижником Милюкова, во время Февральской революции возглавил Продовольственную комиссию, в марте занял пост министра земледелия, в мае — министра финансов (работал по 15–18 часов в сутки, вспоминал о нем В.Д. Набоков).

«Сердце сочащее», «закланец нашей истории» (слова Солженицына) — в декабре 1917 г. был арестован большевиками, заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, 7 января 1918 г. зверски убит в Мариинской больнице революционными бандитами. М.-М. «целые сутки» чувствовала себя его вдовой.

1897 — 28 лет — «Киев. Бедность. Журнальная работа (журналишко “Жизнь и искусство”[29])». Сближение на «почве общего богоискательства» с Шестовым; на пороге Андреевской Церкви пережитое вместе с ним «отречение от “всех богатств мира и славы его” (после чтения Евангелия об искушении Христа дьяволом)». М.-М. пишет Шестову:

«Каждый день Ваше присутствие доказывало мне убедительнее, чем все тома Толстого, что “Царство Божие внутри нас есть”»[30]. «Ницше, Толстой, Достоевский, Шекспир были нашими ежедневными, неубывными темами. Лирическая же область наполнялась только пеньем»[31].

«Его любовь, мой полуответ»[32]. В дневнике она вспоминает «волнение», с каким Шестов переводил ей, плохо знающей немецкий язык, строки из «Заратустры»: «Вы не искали меня, но думали, что нашли меня. Так думают все верующие. Я отниму у вас веру. И тогда, если вы будете искать — вы найдете меня. И никто уже не сможет после этого отнять вас у меня»; и перевод Шестова «из Ленау, в тарасовском госпитальном садике читанный»:

Когда нам друзья изменяют, Которых любили мы свято, Не в силах душа примириться С великой своею утратой.

М.-М. пишет о «большой, действительно платонической, высокоромантической и безнадежной любви» к ней Шестова, в то время как она «была одержима такой же любовью (он знал это) к другому человеку» (Шингарёву).

По всей вероятности, М.-М. была далека от правильного понимания реальной психологической коллизии и выстроила свою версию последовавших за тем событий: поняв, что «я не могу ответить на его чувства, Л.Ш. решил соединить свою жизнь» с Анастасией Малахиевой (младшей сестрой М.-М.) и сделал предложение — как объясняла Варвара Григорьевна — «для неразрывной родственной связи со мной».

Ситуация вызвала драматическое напряжение в отношениях сестер (исключительно привязанных друг другу[33]) и глубокое нервное расстройство у Шестова, врачевать которое он отправился за границу. «Разбирала старинные письма — уцелевшие листки и полулистки писем Льва Шестова. 96-ой, 97 год. XIX век! Помечены — Рим, Базель, Берн, Париж, Берлин[34]. Годы скитаний и лечения после жестокого столкновения наших жизней: своей, сестры Насти и его, где все потерпели аварию… одно их тех крушений, от которых нельзя оправиться в течение одного существования. Сестра вынесла из него неизлечимую душевную болезнь, которая длилась 18 лет[35]. Я — утрату руля в плавании по житейскому морю и ряд великих ошибок». За границей Шестов неожиданно для всех соединил свою жизнь с «докторицей» (словечко М.-М.). И хотя позже ей вспоминаются «два месяца ответа без слов, но когда каждое слово, каждый вздох уже ответ»[36] — рисунок судьбы уже не изменить.

«Resigne-toi, mon coeur, dors ton sommeil de brute[37] — вспомнилась надпись, сделанная на авторском экземпляре одной из книг, подаренном мне Л<ьвом> Ш<естовым>»[38].

1898–1899 — «29–30 л<ет> — Апофеоз Беспочвенности[39]. Переезд из Киева в П<етербур>г — потом в Москву. Вторая поездка за границу»[40]. Куда точно — мы не знаем. В другом месте дневника она пишет, не датируя: «жила год в Италии, под Генуей».

С ноября 1897 по январь 1899 ее стихи, подписанные «В.М.» и «В.Г. Малафеева», появляются в ежемесячном приложении к петербургской газете «Неделя» — журнале «Книжки недели». Пока это довольно бойкая, но бледная версификация, хотя и соседствующая с именами В.С. Соловьева, А.М. Жемчужникова, К.М. Фофанова, К.К. Случевского. Услышав от известной переводчицы и историка литературы Зинаиды Венгеровой: «Вам необходимо <…> стать заправским литератором», Варвара Григорьевна приходит в ужас от самой идеи окончательности выбора жизненного занятия — «я бежала из Петербурга, где была возможность сотрудничать в некоторых журналах» и «стала по-прежнему кружить по свету»[41].

1899: «Мы с сестрой, две жаждущие широкого русла провинциалки <…>, явились в Москву без круга знакомств, без денег, с одним рекомендательным письмом нашего Киевского друга Ш<естова> к его другу Л<урье>. Посвящением нашим в это большое русло — русло культуры был первый же спектакль МХАТа. Это был “Царь Федор”.

Потом “Одинокие”. И Чехов. Главным образом Чехов. А позже “Бранд”, его “всё или ничего”, максимализм требований от жизни и от личности. И весь Ибсен». Несколько стихотворений Анастасии печатают в «Северных цветах» и еще некоторых журналах[42]. «Потом судьба разметала нас по разным колеям. Сестра поступила фельдшерицей в психиатр<ическую> подмосковн<ую> лечебницу».

1899*–1902*: «В 30–33 года — Заратустра. Интерес к теософии и отвращение к тем сторонам ее, которые так очевидно allzumenschliches[43] — к Безант[44], Ледбитеру[45], Блаватской». «В дальнейшие годы — после встречи с Минцловой — измененная Москва, ощущение всех умерших живыми». «Но возник у меня в те дни [после посещения Оптиной пустыни — Т. Н.] вопрос, в каком отношении к Фаворскому сиянию был тот ослепительный, всю Москву — как будто я ее сверху вижу — и дали за ней — озаряющий свет, с каким я вышла однажды после беседы с Анн<ой> Рудол<ьфовной> Минцловой лет сорок тому назад, в период, когда мое поколение искало “Истины”, где только могло»[46]. Окончательный вывод, к которому она приходит («Теософы — самоутешители — сказочники, равно далекие и от Теоса, и от Софии — премудрости Божией»), не отменяет безусловного влияния теософских книг на некоторые стороны ее собственного мира (подробнее об этом см. в комментариях к стихотворениям, здесь же укажем на одно, как кажется, неслучайное пересечение: одна из глав книги Анны Безант «Смерть… а потом?» называлась «Непреходящее и тленное», многолетний дневник М.-М. (и большой цикл стихов) — «О преходящем и вечном»).