Белые морские кони принесли сюда безумие, раздражение, напряжение. Я ненавижу белый.
Однажды, стоя в саду, я заметил белый цветок среди голубой румянки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это единственный цветок-альбинос. Никто никогда не видал такого раньше. Это знак? Я отметил его, чтобы собрать семена и назвать его в честь моего друга Говарда, который сделал фотографию для этой суперобложки, – Arvensis sooleyi.
Лихтенберг говорит, что очень мало людей видели когда-либо чисто-белый, значит, большинство людей неверно используют это слово, так? А откуда он узнал, как его использовать правильно? Он сконструировал идеальное использование из реального. «Идеальное» – значит не особенно хорошее, а очищенное от определенных элементов и сведенное к экстремуму.
Ван Гог, бледный меланхолик, в плену у призраков в закоулках собственного разума, его пепельное лицо, немного подкрашенное зелеными тенями. Дитя Сатурна. Длинные бессонные ночи в лаборатории разума. Узнаете его?
Метель в стеклянном шарике, который уронил ребенок. Красная во-да из шарика забрызгала белые простыни на его кровати. «Я говорил тебе не играть с ним!» Простыни, окровавленные простыни. Алая катастрофа во время метели. Раскрасневшийся от злости. Детские рыдания, и красные пятна, которые так никогда и не отстирались, так что эти простыни навсегда остались свидетелями катастрофы.
Пятна крови раненого зверя, подстреленного охотниками, на чистом снегу. По телу всегда проходит дрожь, когда видишь пятна крови на улице. Драка? Поножовщина? Возможно, убийство?
Снег бьет в лицо и слепит королеву на одну зиму в битве за Белую Гору. О чем она вспоминала, передвигая мебель из комнаты в комнату в своем разрушенном дворце в Гааге. Елизавета Богемская, на свадебной церемонии которой в 1612 году впервые исполнялась «Буря».
Шторма били в каменные стены, снег, глашатай зимы, падал толстым слоем на землю, когда наступила темнота и упали ночные тени, посылая в своей ненависти к человеку сильный град с севера.
Белый и битва – тевтонские рыцари, скользящие к своей смерти среди айсбергов.
Февральским морозным утром мы ехали на север на поезде из Юстона среди ландшафтов, к которым приложил руку Мороз. Леса, поля и изгороди. Слепящий кристаллический белый, словно вытравленный на фоне голубого неба. Иней мерцал белее снега на каждом листе и прутике, на замерзшей траве. Безжизненный белый. Нереальные холмы и долины. Я только однажды видел такое в жизни, а не на открытках. Лучи февральского солнца ярче, чем во время летнего солнцестояния, плавили кристаллы, и к тому времени, когда мы доехали до Манчестера, это стало уже всего лишь воспоминанием. Невозможно описать то, что мы видели, это все равно что пытаться описать лик Божий.
Снежная буря на севере, рев ослепительно-белых полярных медведей.
Тень – королева цвета
Я ищу Miracoli и Memorabilia, как Плиний Старший в «Естественной истории». Чем дальше отстоит от нас цвет во времени и пространстве, тем ярче он горит. Золотые воспоминания. Не золото обручальных колец на Хай-Стрит-Ратнерс, а философское золото, что сияет внутренним светом подобно драгоценным камням в «Апокалипсисе». Изумруд, Рубин, Гиацинт, Халцедон, Яшма. Цвет драгоценен, как и камни. И даже более – ведь в отличие от самоцветов им нельзя обладать. Цвет выскальзывает и утекает между пальцев. Его нельзя запереть в ларец, потому что в темноте он исчезает.
В своей «Естественной истории» Плиний определенно утверждает, что Luxuria – это враг. Это было время – задолго, задолго до того, как люди стали носить золотые кольца, до того, как они воздвигли себе статуи из драгоценных металлов. Время, когда мать-природу еще не ограбили и не отобрали у нее желтый, и синий, и киноварь, хотя природа могла бы постоять за себя в борьбе с людьми, отравляя их не только растительными и животными ядами, но и цветом. Плиний говорит, что художники надевали маски из пузыря, чтобы защититься от пыли киновари, когда красили статую Юпитера. Он говорит, этот вопрос надо бы рассмотреть подробнее.
Переведем стрелки часов на 400 лет назад.
Первой была книга Аристотеля «О цветах». В том самом году, когда целовавший мальчиков Александр умер, в 323-м до н. э., Аристотель преподавал в Афинах. В следующем году он умер на своей вилле на Халкисе, куда удалился от политической суеты, оставив свою школу на попечение Феофраста.