Но все это было ничто по сравнению с белым атласным плащом, покрытым бесчисленным множеством фигурок, нарисованных китайской тушью таким широким мазком и так выразительно, что не оставалось сомнения в том, что дело здесь не обошлось без нечистого. Где изображена была испанка, закутанная в мантилью, заигрывающая с фланирующим иностранцем; где француженка, изучающая перед зеркалом всевозможные ужимки, чтобы испробовать их действие на молодом аббате, нарумяненном и с мушками на щеках, который появляется на пороге ее будуара. Здесь — итальянские кавалеры поют и играют на гитарах под балконами своих возлюбленных, а там — немцы, в расстегнутых камзолах, растрепанные, осыпанные табаком и еще более пьяные, чем французские щеголи, окружают стол, заваленный остатками кутежа. Один из рисунков изображал выходящего из бани мусульманина, окруженного всеми своими женами, наперебой старающимися услужить ему; на другом — английский джентльмен учтиво предлагал своей даме трубку и пиво.
Замечательно изображены были также игроки: одни, охваченные пылкой радостью, наполняют свои шляпы золотыми и серебряными монетами, другие, играющие уже только на честное слово, устремляют в небо кощунственные взоры и в отчаянии грызут карты. Словом, там было столько же любопытных вещей, как на чудесном щите, сделанном богом Вулканом по просьбе Фетиды. Но между произведениями этих двух хромых существовала та разница, что фигуры, изображенные на щите, не имели никакого отношения к подвигам Ахиллеса, а рисунки на плаще были точным воспроизведением того, что делается на свете по внушению Асмодея.
ГЛАВА II
Бес, заметив, что его внешность не располагает к нему студента, сказал с улыбкой:
— Ну, дон Клеофас-Леандро-Перес Самбульо, вы видите перед собою прелестного бога любви, могущественного властителя сердец. Что скажете о моей внешности? Хорош я? Не правда ли, поэты — прекрасные живописцы?
— Откровенно говоря, — ответил дон Клеофас, — они несколько вам польстили. Полагаю, вы не в таком виде являлись Психее?{13}
— О, разумеется, нет, — ответил бес. — Тогда я заимствовал свой образ у французского маркизика, чтобы сразу влюбить ее в себя. Надо придавать пороку приятную внешность, иначе он не будет нравиться. Я принимаю все обличья, какие мне угодно, и мог бы показаться вам в самом красивом фантастическом виде, но я предоставил себя в ваше распоряжение и не имею намерения что-либо скрывать от вас, а потому я хочу, чтобы вы видели меня в образе, наиболее соответствующем тому представлению, какое сложилось у людей обо мне и моих занятиях.
— Я не удивляюсь что вы несколько уродливы не в обиду вам будь сказано, — признался Леандро. — Отношения, в которые мы вступаем, требуют откровенности. Ваша внешность не согласуется с прежним моим представлением о вас, но объясните мне на милость, отчего вы хромаете?
— Это — последствие моей давнишней ссоры с Пильядорком{14}, — отвечал черт. — Дело было во Франции, мы заспорили о том, кто из нас двоих завладеет молодым уроженцем Манса, приехавшим в Париж искать счастья. Это был великолепный экземпляр — юноша с большими талантами, — и мы горячо оспаривали его друг у друга. Мы подрались в средних слоях атмосферы. Пильядорк оказался сильнее и сбросил меня на землю подобно тому, как Юпитер, по словам поэтов, свалил Вулкана. Сходство этих приключений и послужило причиной того, что товарищи прозвали меня Хромым Бесом. Они дали мне это прозвище в насмешку, но с тех пор оно за мной так и утвердилось. Однако, хоть я и калека, а от других не отстаю, вы сами убедитесь, какой я хват. Впрочем, — прибавил он, — довольно болтать. Уйдемте поскорее с этого чердака. Колдун скоро явится сюда, чтобы трудиться над тайной бессмертия он намерен одарить им прекрасную сильфиду, которая посещает его здесь каждую ночь. Если он нас застанет, то непременно упрячет меня опять в бутылку, да, пожалуй, и вас также. Выбросим сначала в окно осколки, чтобы он не заметил моего освобождения.