Сделаем. Девчонка-то хоть симпатичная?
– Очень, – подтвердил Сергей, вспомнив Варю из туристического агентства. – Но дело не в этом. С подругой я к тебе в другой раз приду. А дело у меня к тебе вот какое. Ты только не удивляйся.
– Я давно ничему не удивляюсь, – с наигранной меланхолией вставил Шурик.
– В общем, я хочу подменить тебя часа на два – на три. Ни о чем не спрашивай, просто очень нужно. Потом все расскажу. Работу я знаю, ты же помнишь, как мы с тобой пахали в вагоне-ресторане.
Шурик задумчиво, вполголоса насвистывал «Кондуктор не спешит…»
– Говори сразу: да или нет? – занервничал Сергей.
– Я, Серега, в твои заморочки лезть не собираюсь, – медленно заговорил бармен. – Знаю только, что ты мужик серьезный. Значит, надо тебе. Ну что ж… Народу сейчас немного, те двое уже расплатились. Скоро, правда, лесоторговцы нагрянут, у них тут в гостинице какая-то сходка. А главное… Мне действительно нужно отлучиться. Так что ты вовремя.
Шурик достал из нагрудного кармана ручку и блокнот, вырвал листок.
– Вот тебе номер моего мобильного, звони, если что. Ну, пошли в подсобку переоблачаться.
– Спасибо, Шурик, ты меня здорово выручил.
Глава тридцать вторая
«Если разгадку нельзя отыскать собственными силами, то нужно ее купить», – думал Геннадий, подходя к храму Ильи Пророка. У крыльца две бабки крестились и клали поясные поклоны перед тем, как войти в церковь.
– С праздником, батюшка, – нараспев приветствовали они иеромонаха Германа.
Он взбежал по выщербленному крыльцу, наспех перекрестился. Церковь была полнехонька – престольный праздник. Со всего города съехались пенсионерки на поклон Илье Пророку, особо почитаемому в народе угоднику Божию.
Сразу несколько бабок кинулись к настоятелю со сложенными для благословения ладошками, Геннадий, не посмотрев в их сторону, быстро прошел в ризницу. «Одни старухи, – думал он ожесточенно. – Откуда, спрашивается, тут взяться доходам?»
В ризнице иеромонах Герман достал из шкафа старенький дипломат, вспомнил, что отец купил его давным-давно в Париже… Два одинаковых дипломата приобрел – себе и сыну. Когда-то это был писк моды…
Робко вошел псаломщик Вадим, встревожено посмотрел на Геннадия. Тот молча перекрестил помощника, подошел к сейфу.
– Отец Герман, что-нибудь случилось? – подал голос псаломщик.
Геннадий раздраженно обернулся:
– ЧТО случилось? ЧТО могло случиться?
– Да как же, отец Герман! Ведь одиннадцать часов, заждались вас. Уж давно пора служить литургию, народ расходиться стал.
– Пусть расходятся, – бросил Геннадий, отпирая сейф. – Никакой литургии не будет. Выйди на амвон и объяви.
– Как это не будет, батюшка? Ведь престол! – опешил Вадим.
– Объявишь, что я заболел, или меня срочно вызвали в епархию. Что я умер, наконец!
Геннадий распахнул чемоданчик и принялся складывать в его утробу тугие пачки тысячерублевых банкнот.
– Я лгать не могу, – твердо объявил псаломщик. – Да и видели ведь уже вас, отец Герман.
Геннадий захлопнул дипломат, повернул к Вадиму свое искаженное лицо:
– Мне на это наплевать, – отчеканил настоятель храма Ильи Пророка. – Ты понял? А теперь иди.
Псаломщик продолжал стоять в оцепенении.
– Вон! – прошипел Геннадий и Вадим бочком-бочком засеменил прочь.
Вид у пожилого псаломщика был такой, будто он близок к умопомешательству.
Иеромонах Герман запер сейф, перекрестился перед иконой Ильи Пророка и так же быстро, как вошел, покинул храм Божий. В полной тишине на него смотрели десятки старушачьих глаз.
Ожидавшему его водителю Геннадий коротко бросил: – К университету.
Он смотрел в мутное окошко на знакомые очертания храма и думал о том, что Церковь наша, как общественная организация, давно стала невольной пособницей порока. Ну, не пособницей, конечно, однако… Скажем так, она молчаливо закрывает глаза на те беззакония, что творятся не только в миру, но и в стенах дома Божьего.
Раньше как было? Первыми ко крестоцелованию ли, к исповеди или причастию подходили мужики – по старшинству и чинам, разумеется. Потом – бабы с грудными младенцами на руках, потом бабы без оных, за ними – девки. И последними – дети.
Сейчас все поставлено с ног на голову: первыми пропускают детей, мол, у них ножки устали, да и вообще им поощрение положено за то, что они в церковь соизволили с родителями прийти. А то в другой раз их сюда не загонишь. Стоит на амвоне слащаво улыбающийся попик и заискивает перед бесстыжими отроками и отроковицами, сюсюкает с ними. А взрослые терпеливо ждут, пока батюшка с детишками натешится. Да еще и сами вперед себя малолеток проталкивают. Лишь бы не сбежали из храма до исповеди, до причастия эти оторвы бесноватые.
Ну скажите на милость, как после этого родители смогут внушить ребенку уважение к взрослым? Да ведь сам священник ставит детей выше отцов и матерей! Злейшие враги Отечества – вот кто эти попы-чадолюбцы, поелику ухитряются развращать юное поколение даже в храме!
Вот говорят: все лучшее – детям. Да с какой стати? Они заслужили это лучшее? Когда, в какие времена было видано, чтоб взрослые самую качественную пищу отдавали ребенку? Лучшее доставалось главе семьи – труженику и судье. Вот и был порядок в семьях, дети не хамили родителям, были послушными.
Может, стоит выследить какого-нибудь пацана из воскресной школы да прирезать штыкножом? И записочку соответствующую к трупику приколоть: мол, каждый сверчок – знай свой шесток…
Ну, а за детьми к святым дарам гурьбой, как за колбасой, прут бабки. По-хозяйски прут.
Мужики добровольно уступают свое право первородства, покорились и тут, в храме, как покорились в семейной жизни. Священник молчит, делает вид, что не замечает этого открытого попрания Божьего порядка. Он больше всего на свете хочет того же, чего и нехристи: жить спокойно, сытно и без проблем. Иначе эти бабки на него тысячу доносов напишут епископу. Попробуй-ка ввести в храме православное благочестие! Съедят.
Если эти бабки, которые уже полвека в церковь ходят, не признают закона Божьего, то чего ж мы хотим от молодых да нецерковных девок? И еще удивляемся падению нравов…
Каков поп, таков и приход. Пастырь должен пример своим овцам показывать, а что на деле? Прихожанам велено три дня строго поститься перед причастием, готовиться к исповеди, молитвы вычитывать. А священники, которые «белые», семейные, чуть не каждый день причащаются без всякого поста, а исповедуются от силы раз в году. Им можно Тело и Кровь Христову принимать в нечистоте. После поедания мяса, совокупления с женами. Они что, заранее Богом прощены, что ли? Им каяться не в чем? Выходит, так.
Ну что ж, с волками жить…
Глава тридцать третья
– Хм! Это чрезвычайно любопытно.
Миниатюрный, седовласый академик Денисов пытливо разглядывал Геннадия поверх очков. Они стояли посреди библиотечного хранилища, пропитанного запахом древних фолиантов, кожаных переплетов и герани, буйно произраставшей на облупившемся подоконнике.
Книжные полки достигали сводчатого потолка, и не было видно конца длинным рядам потемневших от времени корешков. До верхних полок хранилища можно было добраться только при помощи приставной лестницы.
– Это, знаете ли, игра чисел, – продолжал Денисов, расхаживая перед Геннадием с листком бумаги в руке. – Паскаль был бы счастлив, если бы ему предложили столь интересную задачку.
Геннадий с сомнением смотрел на сухонького академика.
– Мстислав Карпович, в математике, насколько мне известно, ничего никуда бесследно не исчезает. А тут получается, рубль будто куда-то испарился!
Денисов лишь отмахнулся:
– Никуда он, молодой человек, не испарился. Он, безусловно, где-то есть.
– Мстислав Карпович! – взмолился Геннадий. – Вы автор научных трудов, учебников по высшей математике. У каждой задачи должно быть решение. Дайте мне его!