– Будет, будет вам решение, – успокоил нервного визитера академик Денисов.
– Спасибо!
За разговором иеромонаха и академика пристально следил аспирант Рябинин, стоявший на самом верху приставной лестницы.
– Сначала я, пожалуй, задам это моим студентам. Загляните… знаете когда… сейчас подумаем…
Геннадий в отчаяньи стиснул ладони.
– Уважаемый мэтр! – едва не взвыл иеромонах. – Решение нужно мне сегодня же, до полуночи. Грамотно оформленное, не допускающее двойного толкования решение.
Денисов пребывал в замешательстве от такого натиска стоявшего перед ним молодого невежи. Впрочем… За долгие десятилетия служения науке академик повидал немало одержимых чудаков, мнящих, будто они сделали какое-то фундаментальное открытие. Одних только доказательств теоремы Ферма Денисов перечитал не менее сотни. Ложных доказательств, разумеется. Но объяснить это дилетантам от математики было просто невозможно.
– Не думайте, я не сумасшедший, – поспешил заверить увенчанного лаврами собеседника иеромонах. – Я не могу вам всего рассказать, но поверьте: речь идет о всей моей дальнейшей судьбе.
– Ну уж и судьбе, – проворчал Денисов, слегка потеплев к молодому, горячему приверженцу теории чисел.
– Так вы поможете мне?
– Сегодня никак не получится. У меня симпозиум.
– Отмените! – с жаром воскликнул Геннадий. – Перенесите!
Академик отшатнулся:
– Ну, знаете ли, молодой человек, это уже слишком. Я уважаю фанатиков науки, но, помоему, вы все-таки забываетесь.
Геннадий пошел ва-банк. Ах, почему отец не молится сейчас за него своему богу удачи!
– Я заплачу вам за решение. Миллион рублей. Сейчас же, авансом. Сколько вы получаете как завкафедрой? Ведь жалкие гроши, верно? А тут – миллион. За день. Вы понимаете? Миллион рублей!
Геннадий поднял с пола свой дипломат, положил его на небольшой письменный столик.
Лицо Денисова стало непроницаемым. Он снял очки, зачем-то протер их носовым платком. Поднял глаза, сказал тихо:
– Ах вот оно что.
Помолчал и продолжал таким же ровным, безжизненным голосом:
– Уходите. Нет. Выметайтесь. И чтоб я вас больше не видел.
Геннадию не хотелось больше жить на свете. Провалиться в преисподнюю – вот единственное, что могло спасти его от вселенского чувства стыда.
Он, неловко вскидывая ноги, сбегал с парадной лестницы университета и, наверное, упал бы, если б вовремя не ухватился за мраморные перила.
– Эй, вы! Как вас там!
Геннадий обернулся. По лестнице быстро спускался аспирант Рябинин.
– Постойте! – аспирант достиг ступеньки, на которой стоял, покачиваясь, раздавленный унижением иеромонах.
– Зря вы так, – отдуваясь, продолжал Рябинин. – Насчет денег. Старик этого смерть как не любит. Он страшно гордится тем, что всю жизнь прожил скромно, что никогда не позволял себе наживаться за счет науки. И вообще он…
Аспирант выразительно покрутил у виска растопыренной пятерней.
– Кто вы? Что вам от меня нужно? – устало спросил Геннадий. – И откуда вы знаете о моем разговоре с Денисовым?
– Я стоял на лестнице и подслушивал, – беспечно заявил Рябинин. – А нужен мне… ваш миллион рублей. Я не хуже Старика могу справиться с вашей задачкой, а может, даже и лучше.
Хоть я всего лишь аспирант. Но в конце концов, какая вам разница, кто до полуночи предоставит вам решение? Или я что-то не так понимаю?
– Вы все правильно понимаете, – чувство униженности схлынуло с иеромонаха, он вновь окрылился надеждой. – Абсолютно никакой разницы. Вы уверены, что справитесь с задачей?
– Больше того, – аспирант покровительственно похлопал Геннадия по плечу. – Я уже знаю решение. Осталось, как вы выразились в разговоре со Стариком, грамотно его оформить и исключить двойное толкование.
Рябинин посмотрел на дипломат в руке Геннадия.
– Так вы говорите, деньги у вас с собой?
Глава тридцать четвертая
Валентин Николаевич Мокеев задыхался от жары в кабинете директора зоопарка Пряслова.
– Зачем позвал? – сразу перешел к делу бывший атташе.
– Поговорить. О деле.
Борис Ильич поднялся из кресла, подошел к окну, распахнул его настежь. Тут же в комнату ворвался малоразборчивый бубнеж громкоговорителя, призывающего всех честных граждан и патриотов родного города ставить подпись под каким-то обращением к властям.
Мокеев-старший с облегчением вдохнул полной грудью.
– Ты вот что, Валентин Николаевич… – заговорил Пряслов. – Ты только сначала подумай хорошенько о моем предложении, а потом уж решай, соглашаться тебе или нет.
– Многообещающее начало, – хмыкнул экс-дипломат.
– Это точно. Так вот, ты ведь, как известно, долго жил в Париже, ходил там по казино…
– Я и в Ницце в казино бывал, и в Баден-Бадене, – криво усмехнулся Мокеев, начиная смутно догадываться, зачем он понадобился Пряслову.
Подумать только! Знал Валентин Николаевич, что директор зоопарка нагл и беспринципен, но чтоб до такой степени…
– Вот-вот! – торжествующе вперил в собеседника палец Борис Ильич. – Ты, дорогой мой, все тамошние порядки изучил, традиции, систему безопасности…
– При чем тут система безопасности? – буркнул Мокеев. – Я что, шулер, что ли?
– Ну-ну, – примирительно молвил Пряслов и подмигнул. – А за что ж тебя из казино «Мулен-Руж» в полицию тягали, а?
– Так то ж провокация была! Антисоветская провокация! Мол, московский дипломат шулерством занимается… Даже ТАСС протест заявлял!
– Ну, в ноте протеста говорилось, что ты вообще ногой в казино – ни-ни… – осклабился Пряслов. – Что ты отродясь и карт-то в руке не держал!
– Не было с моей стороны никакой подмены колоды, меня ж отпустили тогда! – завелся Мокеев.
– Угу. На все четыре стороны, – как бы про себя заметил Борис Ильич. – Из дипломатического корпуса… Ладно, Валентин Николаевич, проехали. Короче, помоги мне с дизайном игорных залов, организацией всяких сопутствующих развлечений и услуг…
– Значит, вопрос уже решен?
– Ну, можно сказать, что решен, – проговорил Пряслов и досадливо глянул в сторону открытого окна, откуда в кабинет продолжали доноситься надрывные призывы мегафона. – Скоро здесь вместо царства фауны будут кипеть совсем другие страсти…
– Тоже, кстати, звериные, – усмехнулся Мокеев. – Только не рановато ли ты ко мне обратился? А? Там, кстати, – Валентин Николаевич кивнул в сторону окна, – огро-о-омная очередина выстроилась. Горожане подписывают обращение с протестом против закрытия зоопарка и появления в городе своего Лас-Вегаса.
– Да и черт с ними, – отмахнулся Борис Ильич. – У нас всегда так: погорланят, покрасуются друг перед другом своими благими порывами и смирятся с неизбежным.
– Может быть, может быть, – грустно покивал головой Мокеев, который и сам не верил в возможность общественного спасения зоопарка.
Пряслов походил по кабинету, заговорил, стараясь придать голосу как можно больше дружеского сочувствия:
– Нешто я не понимаю тебя, Валя? Знаю, как тяжко тебе смотреть на гибель своего детища. Я ж тогда, помнишь, первым твой прекрасный порыв поддержал, согласился стать директором твоего зоопарка. Только, Валя, удача – она баба неверная, капризная. Отвернулась – и жди потом ее годами. А можно вообще не дождаться.
Борис Ильич подошел к мини-бару, плеснул в тяжелые фужеры дорогого коньяка.
– Ты посмотри на свою жизнь со стороны, Валя. Ты ж везунчик, етит твою мать!
– Я? – поразился Мокеев, принимая из рук Пряслова фужер. – Я – везунчик? Ну ты скажешь!
– Да, ты, – сурово посмотрел на него директор зоопарка. – С юных лет – блестящая дипломатическая карьера, годы жизни в Париже. Мы-то, всякое быдло советское, могли в то время только о Сочи мечтать. А ты не оценил милость судьбы, прокакал свой Париж из-за пристрастия к картам! Да от другого удача вообще бы навсегда отвернулась после этого. Но только не от тебя! Помыкался ты по московским кабинетам, да и опять за картишки уселся. И что? Полтора миллиона долларов за один присест – прямо как с неба на тебя свалились! Другой бы сразу и навсегда игру забросил, бизнесом занялся или, на худой конец, в тот же Париж умотал, жил бы там припеваючи. Сына бы в Сорбонну устроил. Тебе судьба такой шанс дала! А ты? Город свой родной, видишь ли, облагодетельствовать захотел, миллион с гаком на зоопарк пожертвовал… Вспомнил свое детство золотое. А на оставшиеся денежки игру продолжил. И судьба опять от тебя отвернулась, профукал все. И зоопарк, между прочим, в том числе – ведь власти городские только на твои пожертвования и рассчитывали. А что? «Мы в ответе за тех, кого приручили».